Советуем почитать

Опубликовано: 09 сентября 2009

Потрясение, которое вызывает мир концлагерей и холокост, кажется, как-то несовместимо с игрой воображения и фантазией... Вероятно, поэтому писателю так сложно быть до конца открытым, приходится рассчитывать на застывшие свидетельства и расхожие клише: «Те, кого убивали в концлагерях, ни в чем перед убийцами не провинились...» Коменданты, охранники и надзиратели просто «делали свою работу»: казнили. Не из мести, ненависти или потому, что заключенные стояли у них на пути или чем-то угрожали. Они были к ним «абсолютно равнодушны». «Настолько равнодушны, что им было все равно — убивать их или нет».

Вот, стало быть, почему люди делали такие ужасные вещи... Только при таком подходе картина получается несколько ущербной — вроде бы не говорится ничего такого, о чем бы следовало молчать, однако говорится не до конца. Такую недосказанность, когда что-то остается скрытым, — своего рода отрицание, которое порой можно расценить как незаметное предательство, Бернхард Шлинк сделал темой своего знаменитого «Чтеца» — одной из лучших немецких книг последних десятилетий (в Германии она была опубликована в 1995 году). В романе это слово — предательство — он намеренно повторяет в совершенно разных контекстах, словно пробуя на вкус, словно убеждаясь в его единой природе, идет ли речь о любви, о памяти или о преступлении.

Впрочем, «Чтец» притягивает не столько темой, сколько поразительно спокойной откровенностью и в то же время неумолимостью повествования — об этом. Все три части, из которых состоит роман, написаны как будто в разных жанрах. Первая, в которой нет, кажется, и намека на страшную тайну, — это воспоминания Михаэля Берга о своей первой подростковой любви к Ханне — женщине, намного его старше. Они наполнены трогательными признаниями, счастьем и тревогой, волнениями, тоской и смутными желаниями. Поэтому, когда их читаешь — словно пробираешься по лабиринту, где герой сам теряется, вновь себя находит, чтобы заплутать опять. Он рассказывает не спеша, не на одном дыхании, а так, словно, написав главу, прочитывает ее вам, как благодарному слушателю или другу, чтобы выслушать комментарий и, может, что-то изменить, уточнить, добавить. «Рассказ о нашей ссоре, — пишет он, — опять получился таким подробным, что надо дополнить его рассказом о нашем счастье. Ссора сблизила нас. Я увидел ее плачущей, и эта Ханна была мне ближе, чем та Ханна, которая всегда была сильной».

Подробнее...

Опубликовано: 09 сентября 2009

Придя закопать урны с прахом родителей на участок кладбища, где похоронены дед и бабка, герой выясняет, что там недавно захоронили совершенно чужого человека. Буквально столкнувшись — двинув в нос — на этой самой могиле даму, дочь усопшего, герой через некоторое время обнаруживает ее на пороге собственной квартиры, дама приходит с риелторшей ее снять. Квартира-могила здесь, как и во многих других поворотах сюжета, может показаться стержневой оппозиции «жизнь-смерть», но только может, эта оппозиция — часть парадокса, как концептуального приема.

Даже в самом благожелательном изложении сюжет «Нефтяной Венеры» Александра Снегирева может показаться чередой ударов, настигающих героя: сначала нелепо умирает мать, затем отец, постепенно разъясняется, что герой остается один с Ваней, сыном, больным синдромом Дауна, — жена сбежала играть главные роли в пафосных фильмах. Сын почти полностью лишен характерных признаков своего расстройства, он не аутичный, живой и общительный, но с ним тяжко, и отец пару раз за книгу срывается. Всего не расскажешь, в развязке много важного, это надо читать. Скажем только, что описано все это по-простому, вполне как-то беззащитно, узнаваемо, что делает текст психологически мощным и почти окончательно безысходным. «Почти» — потому что автор легко переходит от крайней, напряженной жути повседневного существования к столь же окончательному, на грани — но не переходя — цинизма юмору, хеппенингам в трагифарсовом духе. В такие моменты вылезает почерк автора романа «Как мы бомбили Америку». «Нефтяная Венера» — это картина, «фигуристая баба, напоминает тех, что украшают дверцы дальнобойных фур... Для сравнения я поставил картину к стене рядом с Ренуаром... Ну... типа... не так уж плохо она смотрелась рядом с классиком». Изображена голая тетка на фоне березок, на тетку изливается нефтяной дождь. Она не совсем случайно попадает к сыну, а затем и к отцу, несчастный пятнадцатилетний парень восхищен красотой этой, в общем-то, мазни, не желает с ней расставаться. Сбитый с толку, усталый отец ведет его к ясновидящей. «Во что вы меня впутываете!? — заорала она, отталкивая нас. — Я видела смерть! Я со смертями не работаю!» Тут просыпается муж, который лежал на софе, с ног до головы накрытый тюлевой занавеской, — заснул два года назад, бывают такие не объяснимые медициной случаи. А новые подруги с могилы, Соня и Мария-Летиция-Женевьева, под народную «Ах, под сосною, под зеленою, спать положии-и-ите вы меня...» устраивают дане макабр на дедовской даче. Старые консервы вставляют почище «кислоты», две тетки, парень с синдромом Дауна, тридцатилетний мужик-архитектор скачут, вопят, тискаются, Ваня под конец писает на эту самую картину — от избытка чувств... Утомленные суматохой, утихомириваются, грустят. В основном из-за того, что любить некого. Кругом несчастные, каждый в чем-то сильно ущербные люди. И скорбно признают, что сами такие.

Повествование, умело разбавленное ужасающим в своей терапевтической цели юмором, получилось концептуально чистым, такого опасно экстравертного способа изложения не встречалось давно. Сложно удержаться на позиции нейтрального наблюдателя — в какие-то моменты начисто исчезает разница реального и литературного восприятия.
Сергей Шулаков
Источник: Книжное обозрение. — 2009. —  № 9. — C. 8.

Опубликовано: 09 сентября 2009

«Насущные нужды умерших», вещь, которую издатели анонсировали, как роман, автор, Игорь Сахновский, в подзаголовке назвал, как «хронику» — это по факту экзистенциально—модернистская автобиографическая повесть. Хорошо сделанная, в меру сентиментальная, дающая возможность автору продемонстрировать — а читателю ощутить — мастерство и темперамент, что, в общем, и называется талантом. От постмодерна — единственный, сбивающий с ног сюжетный ход: описание отхода ко сну. «Роза, румяная, после умывания, расчесывалась перед зеркалом в казенной багетной раме. . . Я уже залез под шерстяное одеяло. . . Роза всегда спала голая. . . — Спи, милый. . .  Я ощутил волну теплого телесного ветра. . . Маленький волнистый живот. Его затеняли груди, похожие на два высоких кувшина». В конце первой главы автор прямо объясняет: Роза — бабушка героя, у которой он живет, спасаясь от приступов ипохондрии одинокой матери. Детство с томатным соком за десять копеек в магазине, голодное студенчество на екатеринбургском филфаке, тяжко переживаемые романы с совершенно безумными взрослыми дамами. . . Бабушка Роза умерла от неизлечимой и быстрой болезни, тело ее, еще живой, почернело пятнами, приходит во снах в платке на лице — ему лучше не видеть, как она выглядит в статусе пакибытия, однако ободряет и поддерживает в меру возможностей умершей. Все это могло бы показаться черноватой шизой, если б не исполнение в классической, исключительно точной русской прозе. Соседская «Бабуля улыбчиво кивала и зачем—то приоткрывала свою кошелку, словно приглашая в ней разместиться».

Это уже первый сборник рассказов, озаглавленный «Ревнивый бог случайностей», цитированный «Нелегальный рассказ о любви» дал название книге, — и надо отметить, что с заголовками у Игоря Сахновского все в порядке в лучших европейских традициях, у иных и текст хорош, а озаглавят так, что хоть стой, хоть падай, и редакторы изменить не настояли. Ощущению полного и законченного кайфа от прозы мешает собственно предмет описания: неизбывная и какая—то необъективная, без капельки ностальгии боль от жизни при советской власти, даже в мелочах, которые становятся навязчивыми: «На фронтонах домов культуры напряженно громоздились рабочие, солдаты и матросы с выражением такой угрожающей правоты, что Сидельников, проходя под их каменными взглядами, чувствовал себя неправильным и виноватым».

Но отсюда чат—романы, любови взрослого семейного человека с богатыми иммигрантками, даже интернет—пиеса «Если ты меня не покинешь. . . » Крики по клавиатуре из—за океана: «Женя, не надо. Не делай со мной так!. . .» Да кто ж так чатится? Ну, ладно, нужна ли в литературе такая честность? «И вот он, парадиз: в жирном тропическом мареве, с ароматами плодов и жареной живности, цветенья и гнили. . . на бугристом слоновьем загривке, в золотом поту. . . в тонких ненасытных ручках девочки—зверька, массажистки, чья повинность. . .» Далее о боди—боди массаже. И в продолжение: «Улегшийся на бок во всю длину Хама, пятидесяти метровый сусальный будда сияет не слабее наших суровых куполов и лепечет с дивной улыбкой: «Ты хороший. Ты не виноват. Ты все можешь. . .»
Сомов М.
Источник: Книжное обозрение. — 2009. — № 23. — C. 6.

Опубликовано: 09 сентября 2009

Как уже неоднократно говорилось и писалось, лучшая рецензия на сборник эссеистики (писателя ли, публициста — неважно) представляет собой слегка беллетризованный перечень тем и сюжетов вошедших в книгу статей. Если автор достаточно известен — говорить лишний раз о его стиле и направлении не обязательно. А вот темы материалов — это и есть тот самый "список кораблей", по которому можно судить, насколько эссеист адекватен сегодняшнему дню, каков его диапазон и контекст.

Этот прием можно продемонстрировать на сборнике эссе известного молодого писателя, носящем страшноватое название. Но являющееся, в некотором роде, лишь латинским вариантом русского "тартарары".

Апология Фиделя Кастро — самого харизматичного и "поэтического" из мировых лидеров последних десятилетий. Ода Штирлицу — этой "квинтэссенции советского героизма", "великой советской мечте". Травелог о поездке через всю Россию в "Литературном экспрессе". Полемические заметки о "молодых старичках" в нынешней России. Гофманианская антиутопия на тему финансового кризиса. Размышление о природе русского бунта, о "казачьих пассионариях". Панегирик певцу "Пятой империи" Проханову. Суровый вердикт по итогам просмотра ряда новых российских фильмов: "Русское кино! Какое—то ты не русское стало. Пойду я Киру Муратову смотреть". . .

Посмотрим, что автор пишет в предисловии к сборнику. "Однажды, ну вот буквально на днях, я понял, что связка бурных и лохматых текстов, написанных в последние времена (и, как правило, на коленке, в режиме перманентного цейтнота), оказалась подчинена собственной внутренней логике — и все эти тексты едины. Несмотря на то, что в одном речь идет о политике, <. . . > а в тринадцатом черт знает о чем".

Кстати, в конце прошлого года, в "Лимбус Пресс", у Прилепина вышел другой сборник эссеистики — "Я пришел из России". Тексты там были из тех же примерно изданий, столь же "бурные и лохматые", но тот сборник был более взвешенный, что ли. Там в предисловии Прилепин рассуждал о движущей силе писательского (пардон, колумнистского) вдохновения — редакторском заказе. Позвонили из известного глянцевого журнала, попросили написать колонку на определенную тему — вот и выпал повод на эту тему поразмыслить. А то прошла бы она, эта тема, и вовсе мимо писателя. А там, глядишь, из темы статьи и рассказ позже получится, и что—нибудь помасштабнее. . .

Так что сборники статей и эссе прозаиков будут бесценны для исследователей их творчества в будущем. Не надо перелопачивать подшивки, рыться в каталогах библиотек. . . Тут все уже аккуратно собрано. И можно проследить, какая тема (сюжет, образ, мотив) в каком художественном произведении данного автора получила дальнейшее развитие, а какая — нет.

Для современных же фанатов этих писателей такие сборники могут играть вспомогательную роль. Не все же, в конце концов, регулярно читают прессу подряд, насквозь. Кое—кому в СМИ интересны статьи только конкретных авторов. Покупать из—за одной статьи журнал? Дорого. Искать в Интернете? Некогда. . . А тут — пожалуйста, готовый сборничек. Все аккуратно собрано и оперативно издано.

Открываешь его — и летишь в тартарары.
Мирошкин А.
Источник: Книжное обозрение. — 2009. — № 29. — C. 8.

Опубликовано: 09 сентября 2009

Тысячи людей по—прежнему верят в Тайный Город. Новый этап Тайного Города как минимум не разочарует поклонников: разнообразие сюжетных линий, интриг и загадок, непредсказуемые повороты сюжета, колоритные персонажи, полюбившиеся читателям в предыдущих романах, капля юмора, фразы—афоризмы ("Правда всегда остается правдой, а ложь становится историей. А ложь в интересах дела становится политикой") и многое другое. Но в получившемся ассорти есть капля дегтя — некоторые герои воспринимаются как статисты, необходимый антураж, элемент интриги. Зато появился непостижимый Галла. Другим минусом романа является то, что он — неотъемлемая часть цикла и рассчитан в первую очередь на поклонников Тайного Города. А, следовательно, читать его как самостоятельное произведение, не зная других книг цикла, трудновато.

О чем же говорится в романе? "Всего лишь" о цене тех чудес, которых мы выбираем и о том будущем, за которое боремся. Все началось несколько тысяч лет назад, когда после долгих скитаний по Вселенной на Землю вернулся Галла, бог, сын Спящего, создателя миров. Именно Землю раз за разом превращали в метрополию. Галла посмотрел на одну из древних могущественных рас, правивших планетой — чудов, и "мне стало противно: чванливые, самовлюбленные, они искренне верили, что покорили Вселенную. Самое смешное, что они были правы: им действительно никто не мог противостоять". Галла всего лишь позволил им найти свой дом и показать свою силу. Чуды сами стали строить великие планы и, поняв возможности, которые открывало покровительство бога, отказались от всего и добровольно стали его рабами. Никто не устоял. Каждый Толкователь встречался с богом, слушал его речи и не мог побороть искушения.

Что же он говорил? "Галла сказал, что магия отнимает у чудов справедливость. Что наш народ ведет слепая судьба". Начался мятеж, перешедший в кровопролитную гражданскую войну. Рыцари, не обладающие магией, приняли сторону бога, а маги назвали этот культ Скверной и поднялись против Галла — в первую очередь — высшие, потому что они являлись столпами власти и их высокое положение и служебные перспективы гарантируют лояльность сложившейся системе. Если бы Галла победил, они потеряли не только власть, но и жизнь. Чуды задействовали всех своих магов, всю армию, всю энергию своего Источника.

Подробнее...