Советуем почитать

Новый роман известного журналиста Дмитрия Косырева, которого большинство читателей знает под псевдонимом Мастер Чэнь, вышел, как он и обещал, в срок. Писатель выпускает в год по книге, не торопясь, но и не давая возможности читателям забыть о себе. Впрочем, забыть о нем довольно сложно, поскольку каждая его книга – событие в современной российской литературе, и если вызывает не бурную дискуссию, то уж широкое обсуждение – точно.

Роман «Дегустатор» представляет интерес сразу по нескольким причинам. Во-первых, это книга Мастера Чэня, что уже достаточно. Во-вторых, это книга, где он впервые – рассказы не в счет, там действие в основном происходило за границей – переносит своих героев в Россию и Западную Европу. Да и происходящее отстоит от нас всего на шесть лет. Ну и, в-третьих, это первый российский детектив и одновременно познавательная книга о вине и мире дегустации. И, честное слово, в процессе чтения то и дело возникало желание попробовать то или иное вино, о котором рассуждают герои книги. (Господин Онищенко и прочие ответственные лица, просьба не считать этот текст рекламой алкогольной продукции.) Да и главный герой симпатичен и внутренне эмоционален, что вполне соответствует образу бывшего сотрудника Главного разведывательного управления (ГРУ) Минобороны России, военного переводчика, а ныне журналиста и дегустатора вин и сигар. Именно такими нам бы и хотелось видеть потенциальных отечественных разведчиков – в стиле Джеймса Бонда, а не костолома, залпом выпивающего бутылку водки, чтобы заглушить тоску по Родине.

Конечно, это книга не о вине. Это книга о любви, которая вспыхивает моментально и из робких первых прикосновений перерастает в страсть, передающуюся на все, чем занимаются главные герои. Но книга эта не только о любви. А если быть точнее, не только о любви к женщине.

Мастер Чэнь в этот раз написал обо всем, что наболело, что волнует не только его героев, но и его самого. Конечно, многие скажут, что манерой говорить, передавать свои мысли, даже манерой общения герой книги Сергей Рокотов очень похож на Дмитрия Косырева. Это так и не так. Сам автор говорит, что Рокотов – образ собирательный. В нем три реально существующих человека, и один из них – он сам. Может быть, дело в том, что все три человека, из которых создан Рокотов, тоже похожи между собой, поэтому и создается ощущение знакомства с главным героем.

А общее у них есть. Это и судьба человека, потерявшего очень многое во время перестройки и смутного времени, и преданность своим идеалам, и мужественность. А впрочем, перечисления бессмысленны, лучше прочитать книгу и понять ее самостоятельно.

Но вино здесь тоже главный герой (тем более что сам автор до сих пор считается своим в среде дегустаторов). Эта книга о культуре вина и пития. Об умении находить лучшее и создавать лучшее, сделав это главным в жизни. Поэтому и борется с Рокотов с безвкусием, ханжеством, тупостью, постепенно заполняющими привычный ему мир, и так плотно обволакивающими нашу действительность. Мы сами не понимаем, как попали в эти страшные объятия и как из них вырваться. Безвкусие, безграмотность, вседозволенность встречаются на каждом шагу. И если раньше умные люди пытались донести свои знания до всех остальных, то теперь эти знания, похоже, не нужны. По крайней мере, так считают те, кто владеет издательствами, газетами, винными магазинами. Они пьют то, что им говорят, пишут, как им говорят, при этом не зная ни языка, ни предмета, о котором пишут.

Читателей ждет встреча и с другими не менее колоритными и интересными персонажами, многие из которых покажутся знакомыми по светским хроникам и телерепортажам. Это изысканная «икона стиля», главный редактор журнала мод Алина Каменева, естественно, благородный и независимый винный аналитик Сергей, деликатный хам, не перестающий подчеркивать свое еврейское происхождение, Гриша Цукерман, благородный и удачливый «окунь российского бизнеса» Константин... Каждый герой соответствует тому или иному вину, и Мастер Чэнь дает нам возможность понять и самим решить – какому именно...

http://www.chitaem-vmeste.ru/pages/review.php?book=2477&pn=1

Когда читаешь книжку, посвященную недавним общественно-политическим событиям — особенно книжку умную и увлекательную, какова «Тотальная “Война”» Алека Эпштейна, — довольно важным кажется знать, когда именно она была написана и сдана в печать, иногда, как в данном случае — с точностью до недели. Социолог Алек Д. Эпштейн в предисловии называет своей целью «не культурологический, а прежде всего общественно-политический анализ феномена арт-группы “Война” от ее появления в феврале 2007 года до настоящего времени». Сам автор приводит очевидные резоны, по которым пришла пора написать историю такого молодого, но уже прославившегося на весь мир «первого успешного проекта арт-активизма в России» — громкий арест и преследование активистов группировки Олега Воротникова и Леонида Николаева после акции «Дворцовый переворот» в сентябре 2010 года и присуждение «Войне» в апреле 2011 года государственной премии «Инновация» в области современного искусства, — а также имплицитно приходит в конце к выводу, что арт-проект, в сущности, завершен. Но независимо от этих резонов «настоящее время» оказалось выбрано еще более удачно, чем автор, возможно, предполагал. Фактическое завершение арт-деятельности группы Эпштейн очень убедительно объясняет преимущественно свойствами «Войны» — внутренней логикой ее развития, особенностями репрезентации в массмедиа ее «рупором» Алексеем Плуцером, наконец, личными качествами участников группы. Между тем в свете общественно-политического движения, которое началось 5 декабря стихийным митингом на Чистопрудном бульваре и так или иначе продолжается по сей день, книга Эпштейна приобретает дополнительное, особенно интересное измерение: оказывается, что «Война» стала не просто вехой в истории российского искусства (знаменующей рождение политического акционизма) — она действительно сыграла историческую роль, чего всерьез никто, кажется, не предполагал.

Ставя эпиграфом к своей книге фразу Дениса Мустафина «Активизм — это подготовка к восстанию, закамуфлированная под искусство», автор, судя по логике его книжки, скорее всего, имел в виду частную историю арт-группы «Война», — сегодня она звучит пророчески для общей истории страны.

Алек Эпштейн — не беспристрастный хроникер акций «Войны» и нигде им не притворяется: с участниками группы его связывали личные отношения — дружбы или антагонизма, он был непосредственным свидетелем или участником многих акций, по ходу повествования он демонстрирует, скажем, сильную антипатию по отношению к Алексею Плуцеру («Плуцер нес пургу»), вовлеченность в конфликты («наблюдать за этой сварой было очень грустно»), скепсис по отношению к самопровозглашенному лидеру «Войны» Олегу Воротникову, большую симпатию по отношению к отколовшейся от нее «Московской фракции» — Петру Верзилову и Надежде Толоконниковой. Но поскольку ему удается при этом сохранять объективность, эта личная вовлеченность становится только преимуществом — автор видит ситуацию изнутри.

Один из самых увлекательных сюжетов в книжке — история реальных акций «Войны» и история их презентации в интернете, концепций, которые Алексей Плуцер приписывал акциям постфактум согласно требованиям момента и часто прямо противоречащих очевидному смыслу произошедшего. Взять, например, акцию «Менто-поп», проведенную 3 июля 2008 года, когда Олег Воротников вошел в супермаркет в рясе, под которой была надета милицейская форменная рубашка, и в милицейской фуражке, набрал корзину продуктов, алкоголя и эротический журнал, после чего сложил все в пакеты и спокойно вышел, не заплатив, никем не остановленный: «Акция, которая очевидным образом демонстрировала то, насколько силовикам и церковным служащим закон не писан, была представлена Алексеем Плуцером как “антиглобалистская”, направленная против “поглощения России западными финансовыми монстрами”, “вызванная возмущением против ограбления русского народа буржуями” и “против беспрецедентного роста цен на продукты питания в России, где половина населения живет за чертой бедности”.
Эпштейн заканчивает свою книгу на довольно пессимистической ноте — его книга, очень достоверно описывающая процесс создания нового языка протеста, видимо, была завершена совсем незадолго перед тем, как этот язык наконец зазвучал: «Когда было официально объявлено о том, что В.В. Путин планирует вернуться на пост президента, никаких сколько-нибудь массовых акций протеста не последовало»; в другом месте автор пишет о «крахе либеральных движений в политической сфере», приводя в подтверждение своих слов опрос Левада-Центра, согласно которому весной 2011 года 75% респондентов были не готовы лично принять участие в массовых выступлениях протеста с политическими требованиями, буде такие состоятся: «Люди не встанут на морозе». Когда на проспекте Сахарова, на Якиманке и на прочих митингах этой зимы люди встали на морозе — их подъем и единение подпитывались именно тем карнавальным духом, который пять лет внедряла «Война» и от которого ее «питерская фракция» теперь дрейфует в сторону серьезности и прямолинейного высказывания (в Москве же, в последний день Масленицы, нам снова громко напомнили о нем Pussy Riot). Автор одной фразой упоминает в тексте Болотную площадь, но это не влияет на его аргументацию; поэтому я рискну предположить, что текст был сдан в печать сразу после первого массового выступления, когда еще не было понятно, что это станет устойчивой тенденцией. Но именно те общественные процессы, которые убедительно описывает Эпштейн, теперь, весной, подталкивают читателя к более обнадеживающим выводам, чем те, что сделал автор. «Война» окончена, кто победил — не знаю. Еще в начале декабря знали, и это знание не радовало.

http://www.openspace.ru/literature/events/details/35805/?expand=yes#expand

Заявление «от производителя» — мол, «культовая серия книг "Кетополис. Город китов" Грэя Ф. Грина, ранее не издававшаяся в России, уже успела завоевать миллионы поклонников по всему миру» — плюс то, что в магазине «Москва» книга проходит по разделу «зарубежная фантастика», может сбить с толку доверчивого читателя. Менее доверчивый попробует пробить указанного в выходных данных Gray Ph Green (или Gray F Green), а также название книги — «Сetopolis. Book one. Whales & Battleships» и поискать оригинал, скажем, на «Амазоне». Читатель-конспиролог или тот, кто просто, как говорят журналисты, «в теме», сразу учует подвох и сообразит, что за толпой перечисленных переводчиков (Бортникова Л., Врочек Ш., Гордиенко Ю., всего числом, кажется, семнадцать) скрываются настоящие авторы, а «Кетополис» недаром назван романом-мозаикой — за этим паззлом скрывается, вероятно, воля и направляющая идея некоего творческого ядра, но каждый из семнадцати отвечает за свою часть головоломки в меру сил и способностей.

Авторы эти (ну ладно-ладно, переводчики), числом семнадцать, известны в фэндоме (отечественном сообществе фантастов и читателей фантастики, что сплошь и рядом одно и то же) как представители «цветной волны» — последней генерации фантастов (постсоветская фантастика сплошь идет тесными, сменяющими друг друга волнами — «турбореалисты», «новая волна», теперь вот «цветная»). Авторы этой последней, накачавшие литературную мускулатуру на сетевых конкурсах, где взаимное обсуждение проходит весьма жестко и умение зацепить читателя с первых же слов ценится высоко, во-первых, чувствуют себя в малой и средней форме свободнее, чем в большой, во-вторых — умеют работать в команде и это умение не раз доказывали (скажем, по меньшей мере четверо из них участвовали в проектах «Этногенез» и «Метро»). К тому же эта генерация стала у нас, пожалуй, первой, равняющейся не столько на отечественную классику жанра, сколько на современную западную фантастику. Все это, вместе взятое, и вызвало к жизни проект «Кетополис»: стильный стимпанк, который в принципе вполне мог бы быть и переводным (но по неким уловимым приметам культурной игры все-таки отечественного разлива), фрагментарный и вместе с тем прекрасно скоординированный (герои одних новелл так или иначе проявляют себя в других, загадки проясняются страниц эдак сто спустя и т.п.). Иными словами, перед нами книга, появление которой еще пять лет назад было невозможно. И это само по себе уже заслуживает внимания.

Литературная игра? Конечно. Вот и Уэллс посещал Кетополис, и Шаляпин пел на здешней сцене арию Левиафана, и без Белого кита, разумеется, не обошлось. А заодно без Чехова. Как же может русский писатель, будь он даже Грэй Ф. Грин, обойтись без Белого кита и Чехова?

Значит ли это, что «Кетополис» — хороший роман? В первую очередь это нужный роман. Во вторую — неровный, конечно. Семнадцать авторов, чего же вы хотите? То есть, быть может, наоборот, весьма ровный (два-три слабых фрагмента не в счет и картины не портят), а некоторые фрагменты просто прелестны (например, уморительная мениппея непутевых друзей Планкета и Фласка, пытающихся в китобойном Кетополисе раздобыть череп кита), и все же в некотором смысле это роман не каков он есть, а каким мог бы быть.

Недаром автор единственной пока что найденной мной рецензии (семнадцать авторов, конечно, в меру семнадцати авторских сил гонят волну, но до СМИ она вроде не дошла, хотя «Кетополис» и объявлен журналом «Мир фантастики» книгой 2011 года, при том что вышла книга все-таки в 2012-м) высказался в том смысле, что если все будет на уровне «Баклавского» (фрагмент этот был напечатан в эксмошном сборнике «Русская фантастика — 2011»), то эту книгу, конечно, имеет смысл читать.

Потому что, будь все фрагменты на том же уровне, «Кетополис» был бы шедевром. А так — это просто хорошая книга.

http://www.openspace.ru/literature/events/details/35702/?expand=yes#expand

«Смотреть кино» — это смесь личных впечатлений, воспоминаний детства, например, о проекторе в коридоре бабушкиного дома, ручку которого можно было крутить с разной скоростью (Леклезио родился в 1940 году), и молодости (о киноклубе «Жан Виго»), встреч с режиссерами, рассуждений собственно о природе кинематографа и рецензий на фильмы. Но это не сборник отдельных заметок, а одно длинное эссе, в котором автор все время возвращается к одним и тем же мыслям. Он в буквальном смысле ходит кругами, повторяя и каждый раз уточняя мысль, пересказывая любимые фильмы, любуясь отдельными эпизодами.
Например, говоря о «Приключении» Антониони, Леклезио ссылается на уже сказанные им слова на тему любви в мировом кинематографе по поводу других фильмов и режиссеров: «Здесь нет никаких квипрокво, хлопанья дверей, игр с зеркалами или с острым смыслом слов. Нет революции, как нет и никакого идеала, одно только горькое чувство меланхолии, нечто вроде ощущения конца века (та утрата аппетита к жизни, которая чувствуется у большинства итальянских режиссеров — у Феллини, у Висконти в «Смерти в Венеции», у Бертолуччи)». Или прибегает к такому пересказу ранее обозначенных мотивов: «Человечность искусства кино не выражается ни в революционной поэме, ни в обещании любви вечной и безупречной. Скорее она — в хаотическом нагромождении мыслей и образов, во всем этом шуме-гаме, этом потоке, что льется со всех сторон».

Где кино, там и любовь (приблизительно так Леклезио связывает отдельные главы), а где любовь, там уж и женщины. Довольно быстро становится понятно, как встраивается в книгу предисловие Жакоба. От первой интермедии, где главное действующее лицо — Габи-монтажерка, подружка бабушки писателя (которая уже в старости беспокоится о том, что не может пойти на выборы проголосовать, «ведь надо же заботиться о будущем»), до последней главы, где как заключительный аккорд женской темы звучит интервью с женщиной-режиссером, в том числе и о феминизме («Раз уж мы заговорили о насилии, вспомните — ведь в мировом кинематографе доминирует мужская точка зрения, которая любит показывать главным образом войну, кровь, грубую сексуальность и так далее?»), Леклезио вновь и вновь возвращается к темам женщины и насилия, женщины и мужского взгляда на мир, женщины и патриархата. У Бергмана «в большинстве фильмов… правыми оказываются женщины, ибо их положение в патриархальном обществе вынуждает их быть умнее мужчин». Фильм «Дом и мир» Сатьяджита Рея — «лучшее свидетельство той любви, какую режиссер питает к актрисам, которых снимает», а «выход из женских покоев Бималы — символ положения женщины в Бенгалии во время обретения независимости, символ тех трудностей, которые ей предстоит преодолеть, чтобы победить традиционные табу и неудачи, ожидающие ее в этих поисках новой свободы, в стремлении к совершенной любви перед лицом эгоизма и тщеславного честолюбия мужчины». В уже упомянутом «Приключении» «непостоянство мужчины, его малодушие и тщеславие имеют неизбежным следствием жажду обладания, иллюзию счастья у женщины». А продукция Болливуда предстает свидетельством того, как «достаточно просто дать волю чувствам, чтобы снова открыть для себя те универсальные моральные ценности, которые скептицизм современного мира предал забвению: любовь детей к родителям, роль семьи в матримониальных делах, уважение к старшим, а возможно, и тот самый женский взгляд, который так силится выразить западное кино».

http://www.openspace.ru/literature/events/details/35632/?expand=yes#expand

Роман Владимира Козлова называется «1986» — действие книги разворачивается как раз на фоне чернобыльской аварии, о которой молчат советские радиостанции, но бубнят вражеские «голоса» и тетки в электричках. Однако прямого отношения к рассказанной тут истории катастрофа не имеет, она просто создает фон — так же как звучащие по тому же радио речи Горбачева о перестройке и ускорении, детали обветшавшего советского быта и наступающих перемен: «В центре площади стояла скульптура: мужчина и женщина, держащие в руках модель спутника. На сером сталинском здании моргала светящаяся надпись: “Уважаемые пешеходы! Соблюдайте правила дорожного движения!” Навстречу шла компания парней и девушек. Один парень нес магнитофон. Из него пел Тото Кутуньо». Обозначив таким образом исторический контекст, в рецензии принято переходить к сюжету, но в данном случае такой ход не отражал бы духа произведения. Сюжет у Козлова есть, и даже детективный: в лесополосе на окраине провинциального города находят тело изнасилованной и задушенной школьницы, потом другой; молодой образованный следователь-идеалист пытается вести следствие по закону, а его замшелые коллеги стремятся повесить дело хоть на кого к Первому мая и никогда не слышали о таком понятии, как «серийный убийца». Но эта история тоже вроде как примета времени в ряду других примет, которые автор медитативно перечисляет на протяжении всей своей небольшой книжки. Козлов — «умелый хранитель и реставратор» примет советского быта, эту его любовь к ним особо отмечает автор послесловия к роману. Воспользуюсь готовой цитатой-каталогом: «Уличные автоматы с газированной водой и прицепные бочки с квасом, изразцовые лозунги “Слава труду!” и плакаты со схемами разделки мясных туш, джинсы-“варенки” и штаны-“слаксы”, кубик Рубика и настольная игра “За рулем”, кефир в стеклянных бутылках с фольгированной крышечкой и березовый сок в трехлитровых банках».

«1986» имеет подзаголовок: «Русский роман для Европы». Блестящая работа Миндадзе вошла в конкурсную программу Берлинского кинофестиваля и собрала главные призы на кинофестивале в Брюсселе по множеству причин, но для проходной маленькой книжки одного простого рецепта вполне достаточно; не будем придираться — это приятное чтение и, наверное, в самом деле неплохой экспортный продукт.

http://www.openspace.ru/literature/events/details/35560/