Новый роман Дмитрия Быкова «Остромов, или Ученик чародея» рассказывает о тайне жизни и смерти.В питерском арт-клубе «Книги и кофе» Дмитрий Быков представил свой новый роман «Остромов, или Ученик чародея». Это заключительная часть трилогии, начавшейся с «Оправдания» (2001) и продолжившейся «Орфографией» (2003).
В «Остромове» речь идет о «деле ленинградских масонов» 1926 г. и ключевом фигуранте дела — Борисе Васильевиче Остромове. В фамилии его прототипа — Астромов — Быков сменил первую букву, очевидно продолжая игру с буквой «О» в заглавиях трилогии, а заодно развязывая себе руки.
Быковский Остромов — масон, авантюрист, сокрушитель женских и юношеских сердец, соответственно, еще и большой артист главного дела своей жизни — ловли человеческих душ — собирает в Ленинграде масонскую ложу, предварительно пообещав доносить обо всем в ней происходящем в ОГПУ. В масоны охотно записываются актрисы, юристы, экс-дворяне, студенты, студентки и прочие «бывшие» и «недовыясненные».
Собираясь вместе, они учатся под руководством Остромова медитировать, а заодно ловят остатки жизни, которая теплится в их сборищах и разговорах о монархии, Рафаэле, Достоевском, плюшевом христианстве, шумерах, Вавилоне или новой немецкой фильме.
Понятное дело, всех их ожидает одна ночь. После ареста и следствия все члены Великой масонской ложи Астрея отправляются в ссылку. Все, кроме лучшего «ученика чародея» Дани Галицкого, поэта, литератора, маскирующегося под скромного служащего в конторе по учету и контролю.
Даня, несмотря на то что учитель его был очевидный обманщик, чародейству обучился, превосходно освоил левитацию и в нужный момент тихо упорхнул из внутренней тюрьмы Большого дома на Литейном. И оказался перед выбором — уйти в астральное поднебесье или остаться на грязной снежной земле. Даня предпочел ленинградскую черно-белую ночь, пахнущую «бензинным дымом, свежестью и смертью».
Об этом Дмитрий Быков и написал свою замечательную книгу. О смерти страны, уклада, людей. Смерть после жизни, гальванизированный труп — мотив, постоянно воспроизводящийся в романе. Потому что в труп превратилась Россия, а значит, и все, что в ней. «Мертвы были разговоры о ценностях и смыслах, мертвы реформы и контрреформы, мертвенно холодна была зима и мертвенно жарко лето, мертвы были пустоши и города, дворцы и трущобы, мертва была словесность, из тончайшего слоя которой высосали все соки». И по улицам ходили теперь нелюди, в трамваях ездили обладатели рож, а не лиц.
Но мертвенный ужас, скорбь, отчаяние, безнадежность, которых в этой повести в избытке, все же не напрасны, не случайны. Оттого что неизбежны. Поскольку «аще не умрет, не оживет» — Быков недаром цитирует этот евангельский парадокс. Само возвращение Дани из астрального поднебесья в грязный город к больному ребенку (сыну его соседки) и есть утверждение жизни, теплый проблеск в ледяной ночи.
Так все обстоит на уровне идей. Вместе с тем смерть в «Остромове» уравновешивает необыкновенная и, возможно, неосознанная жовиальность этого текста, сквозящая уже в самой манере по-бальзаковски щедрого письма. Она проступает и в быстрых, но живых и свежих зарисовках заката, солнечного света, ночного неба, в описании чувств, в потоках громоздящихся подробностей, имен, дат, обстоятельств и сквозь то жадное любопытство, с каким переданы беседы героев.
Она ясно слышится и в литературной игре, затеянной Быковым, — 700-страничное повествование он назвал повестью, точно бы настаивая на том, что важней всего ему повествовать, рассказывать, описывать мелочи. Заодно Быков зычно окликнул и русскую литературу — «Мастера и Маргариту», «Доктора Живаго», «Старуху Изергиль», Тургенева, Толстого, Достоевского, Гончарова. Вопреки всему получился настоящий пир, но не во время чумы, а вопреки ей.
Майя Кучерская
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/246933/asche_ne_umret
Даня, несмотря на то что учитель его был очевидный обманщик, чародейству обучился, превосходно освоил левитацию и в нужный момент тихо упорхнул из внутренней тюрьмы Большого дома на Литейном. И оказался перед выбором — уйти в астральное поднебесье или остаться на грязной снежной земле. Даня предпочел ленинградскую черно-белую ночь, пахнущую «бензинным дымом, свежестью и смертью».
Об этом Дмитрий Быков и написал свою замечательную книгу. О смерти страны, уклада, людей. Смерть после жизни, гальванизированный труп — мотив, постоянно воспроизводящийся в романе. Потому что в труп превратилась Россия, а значит, и все, что в ней. «Мертвы были разговоры о ценностях и смыслах, мертвы реформы и контрреформы, мертвенно холодна была зима и мертвенно жарко лето, мертвы были пустоши и города, дворцы и трущобы, мертва была словесность, из тончайшего слоя которой высосали все соки». И по улицам ходили теперь нелюди, в трамваях ездили обладатели рож, а не лиц.
Но мертвенный ужас, скорбь, отчаяние, безнадежность, которых в этой повести в избытке, все же не напрасны, не случайны. Оттого что неизбежны. Поскольку «аще не умрет, не оживет» — Быков недаром цитирует этот евангельский парадокс. Само возвращение Дани из астрального поднебесья в грязный город к больному ребенку (сыну его соседки) и есть утверждение жизни, теплый проблеск в ледяной ночи.
Так все обстоит на уровне идей. Вместе с тем смерть в «Остромове» уравновешивает необыкновенная и, возможно, неосознанная жовиальность этого текста, сквозящая уже в самой манере по-бальзаковски щедрого письма. Она проступает и в быстрых, но живых и свежих зарисовках заката, солнечного света, ночного неба, в описании чувств, в потоках громоздящихся подробностей, имен, дат, обстоятельств и сквозь то жадное любопытство, с каким переданы беседы героев.
Она ясно слышится и в литературной игре, затеянной Быковым, — 700-страничное повествование он назвал повестью, точно бы настаивая на том, что важней всего ему повествовать, рассказывать, описывать мелочи. Заодно Быков зычно окликнул и русскую литературу — «Мастера и Маргариту», «Доктора Живаго», «Старуху Изергиль», Тургенева, Толстого, Достоевского, Гончарова. Вопреки всему получился настоящий пир, но не во время чумы, а вопреки ей.
Майя Кучерская
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/246933/asche_ne_umret
