21 сентября 2010 года исполняется 75 лет поэту, переводчик и публицисту Владимиру Андреевичу Кострову. Он окончил химический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, в 1963 году Высшие литературные курсы. Работал инженером, затем журналистом в журналах «Техника – молодежи», «Смена», «Новый мир». Первая книга стихов в коллективном сборнике «Общежитие» вышла в 1961 году. Костров — автор поэтических книг «Первый снег» (1963), «Кострома – Россия» (1967), «Весны и осени» (1968), «Утро в Останкине» (1972), «Избранное» (1980), «Открылось взору...» (1984), «Свет насущный» (1984), «Стратостат» (1987), «Стихотворения и поэмы» (1989). Лауреат Государственной премии России (1987), премии имени Николая Островского (1974), премии Мэрии Москвы (1998), премии имени Ивана Бунина (2000), премии имени Андрея Платонова (2000). На стихи Кострова писаны песни многими известными композиторами, среди которых Вано Мурадели, Александра Пахмутова, Лора Квинт, автор либретто оперы «Джордано», которая выдержала сорок постановок в центральных концертных залах Москвы и Санкт-Петербурга. Владимир Костров рассказывает о себе:
Это удивительная какая-то жизнь, которая прошла вот эти 70 лет, это смена четырех эпох… Я родился в глухой, совершенно затерянной деревне в Костромской области, на северо-востоке – в болотах, мхах, реках… Это Боговаровский район Костромской области, граница там с одной стороны — Вятка (отец у меня вятский). С другой стороны — Вологда, мать родилась еще в Вологодской губернии, а я получился костромской. Там я закончил сельскую школу, но сначала учился в младшей школе в селе, и туда бегать мне приходилось 3,5 километра. Представляете, ребенка с 1-го класса через лес в снег, в дождь, но для нас это не было какой-то бедой или неудобством. Мы-то считали, что это так оно и должно быть.
Мать, она из большой крестьянской семьи, отец тоже из большой крестьянкой семьи, но он рано пошел служить. Мать замечательно пела, играла на балалайке, много читала. Я начал читать с 5-ти лет. Как ни странно, там у нас современной для того времени литературы не было. Была только классика, каким-то образом оставшаяся от дореволюционного времени и потом, спасибо советской власти, печатавшаяся довольно в большом количестве. И я уже к 12 годам, не сказать – прекрасно, но очень хорошо знал Пушкина, Некрасова, Лермонтова. Чуть позднее — Блока, я не знал тогда Есенина, он был тогда запрещен, и его не публиковали. Есенина я узнал потом, когда приехал к отцу (отец служил тогда в Рязанской области, напротив деревни Константиново, есть военные лагеря, там его часть стояла). Тогда услышал Есенина: в грузовике мне военный читал стихи, конечно, я был потрясен.
Из нашей деревни в Москву я приехал на поезде. Сначала ехал на машине, потом шел пешком, а уж потом на поезде приехал я в Москву, к трем вокзалам, где сейчас недалеко и живу. Москва меня потрясла и, конечно, была моей мечтой. И надо сказать, я очень люблю Москву.
Я не знал вообще, что существует литературный институт… Тяга к стихотворству была с детства, но и интерес к химии, он начался, уже когда химию начали преподавать... В университете я учился у академиков Несмеянова, у академика Юрьева, у целого ряда выдающихся ученых. На кафедре даже работал в химии, и впервые в мире мы синтезировал один материал, моя первая публикация была даже в Ломоносовском сборнике с сообщением о том, что произведен синтез. После этого я стал инженером, пошел инженером на завод в Загорск и работал в оптико-механической отрасли на заводе. Я с какой-то гордостью и радостью вспоминаю свою работу в этом коллективе.
Когда я начал учиться в Московском университете, то я стал писать песни для обозрений и начал писать стихи. Пришел в университет руководить литобъединением Николай Константинович Старшинов – замечательный русский поэт… Вообще, я состою в целом из множества людей, если по-настоящему подумать, потому что те, с кем я общался… Мне Бог послал, я думаю, большинству из нас Бог послал общаться с замечательными людьми.
В 1959 году в «Новом мире» вдруг появилась статья Ярослава Васильевича Смелякова, где писалось, что из меня получится, так скажем, приличный стихотворец…
Мы все занимались в литературной студии МГУ. Нас собрали, выпустили сборник «Общежитие», который вдруг получил огромный резонанс, после этого сборника раз в месяц я попадал на телевидение. Я был тогда часто в эфире, это был такой резонанс по всей стране.
Мои товарищи очень часто ездили за границу. Я начал писать иронические стихи: они ездили за границу, хотя все жаловались, что здесь их ущемляют. И у меня было довольно много приглашений, но как-то не пускали. Я не хочу жаловаться на ту жизнь, может быть, хорошо, что не пускали. Тогда я взял и написал почти книгу стихотворений – будто бы я съездил за границу и оттуда вернулся. Целый ряд иронических стихотворений – у меня там испанская баллада, японская баллада, французские стихи, японское стихотворение. Я их стал читать, их стали печатать в «Литературной газете». Наибольший успех имела французская баллада.
Как-то я читал стихотворение, оно известно... Потом для оправдания неуспехов в какой-либо даже экономической области стал этот рефрен повторяться. Я читал стихотворение:
Один графоман
в солидный журнал
прислал корявый стишок.
Совсем таланта не было в нем,
и стиль был весьма смешон.
Ho чтобы вывод под стих подвесть,
в нем были такие слова:
«Жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!»
Младший редактор сказал: «Пустяки!
Ступай-ка в корзину, брат!»
Но чем-то тронули сердце стихи,
И он вернул их назад.
- Вчера я пришел веселенький весь,
и жена была не права.
Но «жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!».
Редактор отдела, увидев стих,
наморщил высокий лоб.
Стихи банальные.
Автор — псих.
А младший редактор — жлоб.
Но строчки вошли как благая весть,
до самого естества.
«Жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!»
И, свой кабинет озирая весь,
подумал любимец богов:
«А может, и я таков как есть
и больше совсем никаков?»
И страшная мысль,
как роса с травы,
скатилась с его головы:
А может, и все таковы, каковы,
И больше — никаковы?
Фраза стала каким-то рефреном, я знаю, многие политические деятели повторяют это, если что-то не удалось.
С моей точки зрения, настоящий поэт начинается тогда, когда он начинает понимать это великое свойство самоотречения во имя общества, во имя исторической и человеческой правды. И если нет этого самоотречения, есть только самоутверждение, мы видим, как поэты однодневки проходят.
Я не очень хорошо чувствовал музыку, правда, я сочинил сам несколько частушек, которые стали народными. Музыка, она во всем присутствует, одной любви музыка уступает... Музыка – это явление, вообще равноценное поэзии. Более 200 песен на мои стихи написано. Написание стихов научило меня музыке. Мы иногда музыкой стиха можем сказать больше, чем просто смысл.
Нашему миру не хватает музыки и поэзии. Поэзия – это знак качества на любом виде искусств, на музыке, на архитектуре, на геометрии. На всем. Всегда есть этот элемент, эта вечная нить Ариадны, которая проходит через тысячелетие и связывает с красотой мира.
В журнале «Новый мир» я проработал 6 лет. Когда я пришел туда – меня пригласил туда Сергей Павлович Залыгин, замечательный русский писатель удивительный тоже человек, — тираж журнала был примерно 100 тысяч. Когда я ушел – 2 миллиона 700 тысяч. Были причины политические, смены эпох, но и мы ведь готовили и тогда... Мне это дало очень многое. Я познакомился с целым рядом людей, которые работали и в политике, и в бизнесе, и некоторые из них помогали – я же председатель еще Пушкинского комитета. У нас люди, казалось, совершенно полярных политических взглядов печатались, и это делало журнал, конечно же, интересным и в некотором смысле дискуссионным.
Стихи пишутся, и это удивительно. Самый большой страх для меня, когда перестанут писаться стихи, что-то оборвется. И вроде стыдно жить стихами, и жить уже нельзя без них. Сейчас выходит у меня книга, «Избранное», избранные стихи, стихи и переводы, а драматические произведения туда и критику не стал помещать.
Должен ли художник верить в себя как в Бога? Да. Должен ли постоянно угрызаться и сомневаться в своих возможностях? Да. И спрашивать себя, кому нужна чепуха, которой я занимаюсь? Да. Да. Да.
Мои сочинения не о быте, а о жизни, о сложной жизни, где все переплетено, о людях, про которых не скажешь, хороши они либо плохи, здоровы или больны, они живые. Не надо, увидев ярлычок, с облегчением отмахиваться – а, опять про каких-то мещан, разоблачают. Нет, читатель, не про «каких-то», а про нас с вами.
По материалам программы «Эпизоды»
http://www.tvkultura.ru/news.html?id=63194&cid=54
Из нашей деревни в Москву я приехал на поезде. Сначала ехал на машине, потом шел пешком, а уж потом на поезде приехал я в Москву, к трем вокзалам, где сейчас недалеко и живу. Москва меня потрясла и, конечно, была моей мечтой. И надо сказать, я очень люблю Москву.
Я не знал вообще, что существует литературный институт… Тяга к стихотворству была с детства, но и интерес к химии, он начался, уже когда химию начали преподавать... В университете я учился у академиков Несмеянова, у академика Юрьева, у целого ряда выдающихся ученых. На кафедре даже работал в химии, и впервые в мире мы синтезировал один материал, моя первая публикация была даже в Ломоносовском сборнике с сообщением о том, что произведен синтез. После этого я стал инженером, пошел инженером на завод в Загорск и работал в оптико-механической отрасли на заводе. Я с какой-то гордостью и радостью вспоминаю свою работу в этом коллективе.
Когда я начал учиться в Московском университете, то я стал писать песни для обозрений и начал писать стихи. Пришел в университет руководить литобъединением Николай Константинович Старшинов – замечательный русский поэт… Вообще, я состою в целом из множества людей, если по-настоящему подумать, потому что те, с кем я общался… Мне Бог послал, я думаю, большинству из нас Бог послал общаться с замечательными людьми.
В 1959 году в «Новом мире» вдруг появилась статья Ярослава Васильевича Смелякова, где писалось, что из меня получится, так скажем, приличный стихотворец…
Мы все занимались в литературной студии МГУ. Нас собрали, выпустили сборник «Общежитие», который вдруг получил огромный резонанс, после этого сборника раз в месяц я попадал на телевидение. Я был тогда часто в эфире, это был такой резонанс по всей стране.
Мои товарищи очень часто ездили за границу. Я начал писать иронические стихи: они ездили за границу, хотя все жаловались, что здесь их ущемляют. И у меня было довольно много приглашений, но как-то не пускали. Я не хочу жаловаться на ту жизнь, может быть, хорошо, что не пускали. Тогда я взял и написал почти книгу стихотворений – будто бы я съездил за границу и оттуда вернулся. Целый ряд иронических стихотворений – у меня там испанская баллада, японская баллада, французские стихи, японское стихотворение. Я их стал читать, их стали печатать в «Литературной газете». Наибольший успех имела французская баллада.
Как-то я читал стихотворение, оно известно... Потом для оправдания неуспехов в какой-либо даже экономической области стал этот рефрен повторяться. Я читал стихотворение:
Один графоман
в солидный журнал
прислал корявый стишок.
Совсем таланта не было в нем,
и стиль был весьма смешон.
Ho чтобы вывод под стих подвесть,
в нем были такие слова:
«Жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!»
Младший редактор сказал: «Пустяки!
Ступай-ка в корзину, брат!»
Но чем-то тронули сердце стихи,
И он вернул их назад.
- Вчера я пришел веселенький весь,
и жена была не права.
Но «жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!».
Редактор отдела, увидев стих,
наморщил высокий лоб.
Стихи банальные.
Автор — псих.
А младший редактор — жлоб.
Но строчки вошли как благая весть,
до самого естества.
«Жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!»
И, свой кабинет озирая весь,
подумал любимец богов:
«А может, и я таков как есть
и больше совсем никаков?»
И страшная мысль,
как роса с травы,
скатилась с его головы:
А может, и все таковы, каковы,
И больше — никаковы?
Фраза стала каким-то рефреном, я знаю, многие политические деятели повторяют это, если что-то не удалось.
С моей точки зрения, настоящий поэт начинается тогда, когда он начинает понимать это великое свойство самоотречения во имя общества, во имя исторической и человеческой правды. И если нет этого самоотречения, есть только самоутверждение, мы видим, как поэты однодневки проходят.
Я не очень хорошо чувствовал музыку, правда, я сочинил сам несколько частушек, которые стали народными. Музыка, она во всем присутствует, одной любви музыка уступает... Музыка – это явление, вообще равноценное поэзии. Более 200 песен на мои стихи написано. Написание стихов научило меня музыке. Мы иногда музыкой стиха можем сказать больше, чем просто смысл.
Нашему миру не хватает музыки и поэзии. Поэзия – это знак качества на любом виде искусств, на музыке, на архитектуре, на геометрии. На всем. Всегда есть этот элемент, эта вечная нить Ариадны, которая проходит через тысячелетие и связывает с красотой мира.
В журнале «Новый мир» я проработал 6 лет. Когда я пришел туда – меня пригласил туда Сергей Павлович Залыгин, замечательный русский писатель удивительный тоже человек, — тираж журнала был примерно 100 тысяч. Когда я ушел – 2 миллиона 700 тысяч. Были причины политические, смены эпох, но и мы ведь готовили и тогда... Мне это дало очень многое. Я познакомился с целым рядом людей, которые работали и в политике, и в бизнесе, и некоторые из них помогали – я же председатель еще Пушкинского комитета. У нас люди, казалось, совершенно полярных политических взглядов печатались, и это делало журнал, конечно же, интересным и в некотором смысле дискуссионным.
Стихи пишутся, и это удивительно. Самый большой страх для меня, когда перестанут писаться стихи, что-то оборвется. И вроде стыдно жить стихами, и жить уже нельзя без них. Сейчас выходит у меня книга, «Избранное», избранные стихи, стихи и переводы, а драматические произведения туда и критику не стал помещать.
Должен ли художник верить в себя как в Бога? Да. Должен ли постоянно угрызаться и сомневаться в своих возможностях? Да. И спрашивать себя, кому нужна чепуха, которой я занимаюсь? Да. Да. Да.
Мои сочинения не о быте, а о жизни, о сложной жизни, где все переплетено, о людях, про которых не скажешь, хороши они либо плохи, здоровы или больны, они живые. Не надо, увидев ярлычок, с облегчением отмахиваться – а, опять про каких-то мещан, разоблачают. Нет, читатель, не про «каких-то», а про нас с вами.
По материалам программы «Эпизоды»
http://www.tvkultura.ru/news.html?id=63194&cid=54
