10 марта – 70 лет со дня смерти Михаила Булгакова Круг света от абажура, уютно, тепло, звуки рояля, смех людей, родных друг другу,— скоро это взорвется, всех разнесет по свету, прежнее не вернется никогда.
Когда думаешь о Михаиле Булгакове — эта картина прежде всего встает перед глазами. Она из пьесы «Дни Турбиных». Она из жизни семьи Булгаковых. Она из жизни России. Знак времени, знак того милого и незабвенного, чего больше не будет, о чем можно только вспоминать и плакать.
«И опять я проснулся в слезах…»
«Вьюга разбудила меня однажды. Вьюжный был март и бушевал, хотя и шел уже к концу. И опять... я проснулся в слезах. Какая слабость, ах, какая слабость! И опять те же люди, и опять дальний город, и бок рояля, и выстрелы, и еще какой-то поверженный в снегу».
Уже окончен роман «Белая гвардия» о Киеве, о молодости, о гражданской войне, которая перечеркнула молодость, а былое, лица из былого не отпускали, по вечерам чудилось что-то цветное, проступавшее из белой страницы, как бы коробочка, а в ней горел свет и двигались знакомые фигурки, слышались сердитые и печальные голоса и сквозь вьюгу – тоскливая и злобная гармоника.
Три ночи он играл с коробочкой, пока, наконец, не понял, что сочиняет пьесу.
Он и прозу начал писать таким же волшебным образом, глухой ночью 1919-го, в трясучем, расхлябанном вагоне, увидев внутренним зрением нечто, при свечечке, вставленной в бутылку из-под керосина.
Он был одарен воображением и талантом. А еще — чудесным детством, из какого произрастает много хорошего. Дети засыпали не под скандалы, а под музицирование родителей: отец играл на скрипке, мать на пианино.
Письмо сестры Вари: «Мы так хохотали». И Миша буквально то же пишет ей: «Я прочел бы вам что-нибудь смешное. Помнишь, как мы хохотали в N 13!» Это лейтмотив их существования. N 13 — дом на спуске к Подолу напротив Андреевской церкви. Здесь играли в шарады, заразились новым увлечением — футболом, предавались мистификациям, импровизациям, обожали театр, пели, у Миши был красивый баритон, он пел из «Фауста» «На земле весь род людской» и «Я за сестру тебя молю», считали, что он будет оперным певцом, а он однажды заявил, что станет писателем.
Из воспоминаний сестры Нади: «Он очень много смеялся и задавал тон нашему веселью... Но были моменты в его жизни, когда он задумывался. О чем он думал? О чем он молчал? О смысле жизни. О цели жизни. О назначении человека».
Отец, высокообразованный интеллигент, профессор богословия Киевской Духовной академии, умрет в 48 лет от болезни почек. В 49 от той же болезни скончается сын. Над гробом профессора кто-то из студентов скажет: «Ваш симпатичный, честный и высоконравственный облик...» Мать, жизнерадостная и волевая, умница, оставшись одна, целиком посвятит себя пятерым детям, а если считать подброшенных двоюродных, то семерым. Она заявит, что не может дать им капитала или приданого, единственный капитал, на который они могут рассчитывать,— образование. Знала, что вырастут стоящими людьми, если не будут бездельниками, и каждому находила работу. Зато играла, пела и веселилась вместе со всеми.
«Миша стреляется…»
Девочка, приехавшая из Саратова, была племянница ее подруги. Мишу попросили показать девочке Киев. Из знакомства разгорелся роман. Да какой! Когда девочка вернулась домой, туда полетела теле¬грамма: «Телеграфируйте обманом приезд Миша стреляется». Мишина мама уговаривала ее повременить с браком: Миша так молод. Все равно кончилось тем, что второкурсник медицинского факультета Киевского университета Миша Булгаков и, только что из гимназии, Тася Лаппа стали мужем и женой. Миша сочинил шутливую пьесу «С мира по нитке — голому шиш». В пьесе была реплика: «Жить они вполне свободно могут в ванной комнате. Миша будет спать в ванне, а Тася — на умывальнике». Сестра Надя записала в дневнике: «Любят они друг друга очень, вернее — не знаю про Тасю — но Миша ее очень любит». Через четыре года: «Теперь я бы написала наоборот».
Тася была с ним, когда он, доброволец Красного Креста — шла война с немцами,— работал в военных госпиталях Западной Украины, в земской больнице Смоленской губернии, затерянной в полях. Там по несчастной случайности привык к морфию.
Почти сходил с ума и все спрашивал Тасю: «Ведь ты не отдашь меня в больницу?» Мысль о больнице и смерти была навязчивой.
Последняя любовь к Елене Сергеевне Шиловской сопровождалась таким же уговором: «Дай мне слово, что умирать я буду у тебя на руках». Думая, что он шутит, Елена Сергеевна смеялась. Он заставил ее дать клятву, которую она исполнит.
Он обладал тайным предчувствием. Это и в его произведениях, и в его жизни, так похожей на его произведения. Умирая в 1940 году, он скажет о второй мировой войне, до которой еще год: «Я этого уже, конечно, не узнаю, но вы узнаете. Попомните мое слово: война наделает в мире много бед».
«Уважающийся Кот…»
А пока в Киеве меняются власти: красные, белые. Молодой врач занимается частной практикой. Его мобилизуют петлюровцы, отходя, забирают с собой, он бежит от них, тайно появляется дома, без сил, дрожащий, у него нервный припадок. Смерть будет на пороге, когда он заболеет сыпным тифом, испытает дикие боли и, выздоровев, к наркотику больше не вернется.
В Москве он как будто еще с Тасей, но в действительности уже один. В особняке в Денежном переулке устроен вечер: группа «сменовеховцев», вернувшихся в Москву из Берлина, пожелала встретиться с современными писателями. Среди приглашенных молодой писатель Булгаков с моноклем, в бабочке, в крахмальном пластроне, и красавица Любовь Евгеньева Белозерская, прожившая несколько лет в Париже. Она станет второй женой Булгакова. В их семье тоже будет много смеха, шуток, розыгрышей. Она даст ему прозвище Мака и Мася-Колбася. Он будет писать ей шутливые письма от имени кота: «Токуйю маму Выбрассит вяму, Уважающийся Кот. П.С. Паппа Лег спат его ря». У нее много подруг и друзей, среди них конники: Люба увлекается лошадьми. Вскоре выяснится, она увлекается ими больше, чем мужем. Он почувствует себя ненужным ей, неудачником. Это произойдет, когда вспыхнувшую писательскую славу резко остудит официальный лед.
Пик славы — постановка «Дней Турбиных» в Художественном театре. В это время Булгаков работает в газете «Гудок» вместе с Олешей и Катаевым, также будущими знаменитостями. Булгаков легок и блестящ. Кроме пьес, выпускает фельетоны. Текст в сто строк отнимает у него 18—20 минут, включая курение и посвистывание, переписка — 8 минут, включая флирт с машинисткой. Станиславский, гордясь «рабочими авторами», которыми принято было гордиться, говорил: «Как же, как же, разве вы не знаете, у нас идет пьеса железнодорожника Булгакова и готовятся еще две пьесы железнодорожников».
Свидетельство зрителя: «Спектакль был потрясающий, потому что все было живо в памяти у людей. Были истерики, обмороки, семь человек увезла скорая помощь, потому что среди зрителей были и люди, пережившие и Петлюру, и киевские эти ужасы, и вообще трудности гражданской войны».
Булгаков в моде, он нарасхват, его любят.
В десятилетний юбилей премьеры он напишет: «Сегодня у меня праздник... Сижу у чернильницы и жду, что откроется дверь и появятся Станиславский и Немирович с адресом и подношением... Ценное же подношение будет выражено в большой кастрюле какого-либо благородного металла (например, меди), наполненной той самой кровью, которую они выпили из меня за десять лет».
Официальной критикой объявлен гон на него. Он назовет себя «единственным литературным волком» на поле российской словесности: «Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе».
Нет денег, и нет работы. Новых пьес его не ста¬вят, все старые сняты со сцены. Телефон умолк. Он запрещен. Он независим. Он талантлив. Он пишет с человеческих, а не с классовых позиций. Он подозрителен. Его не берут даже рабочим сцены, даже типографским рабочим.
«Это не стыдно, что я так хочу жить?..»
Внезапная любовь к нему поразила его помощницу и поклонницу Елену Сергеевну Шиловскую. Ее можно понять. Вот портрет, оставленный современником: «пристальный, ясный, прямо тебе в глаза проникающий взгляд, подвижность плотной, спортивной фигуры, острый угол всегда чуть приподнятого правого плеча, чуть откинутая назад светловолосая голова». А что внутри? «Бесстрашный — всегда и во всем. Ранимый, но сильный. Доверчивый, но не прощающий никакого обмана, никакого предательства. Воплощенная совесть. Неподкупная честь».
Елена Сергеевна расскажет: «У него были необыкновенные ярко-голубые глаза, как небо, и они всегда светились. Я никогда не видела у него тусклых глаз... Он безумно любил жизнь. И даже, когда будет умирать, скажет такую фразу: «Это не стыдно, что я так хочу жить, хотя бы слепым?»
Елена Сергеевна замужем за генерал-лейтенантом Шиловским, у них счастливая семья, двое прекрасных сыновей. В семье драма. Она дает слово мужу, что не будет видеться с Булгаковым. Не отвечает на звонки и письма, не выходит из дому одна. Так проходит 20 месяцев. Первый раз вышла из дому и — встретила Булгакова. Он бросился к ней со словами: «Я не могу без тебя жить». Она: «И я тоже». Он признался: «Против меня был целый мир — и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно».
Мир продолжал быть против. Булгаков доведен до отчаяния. Он отправляет семь писем в разные инстанции. Одно из них — Сталину. Булгаков пишет, что ему не дают жить и работать, что он не может так больше и просит отпустить за границу или прекратить гонения.
Сталин сам позвонил Булгакову. Это было так удивительно, что Булгаков не поверил. Он решил, что тут розыгрыш, перезвонил в Кремль. Ему ответили, что это не розыгрыш.
Его приняли режиссером в Художественный театр. Жизнь стала налаживаться. Он задумывает пьесу «Батум» о юности вождя. Из благодарности? Работа в Художественном кипит. Писатель собирается вместе с «художественниками» в Батум, чтобы добрать достоверные детали. Садится с Еленой Сергеевной в поезд. Настроение у всех приподнятое. В вагон приносят телеграмму: «какому-то булгахтеру». Булгаков бледнеет: это не «булгахтеру», а Булгакову. Текст: «Надобность поездке отпала возвращайтесь». Пьесу ставить не будут. Высочайшее неудовольствие: не надо ставить пьесу о юности вождя. Из скромности?
«Отлетел мой ангел…»
Возможно, это было последней каплей, спусковым крючком для его роковой болезни. На праздновании следующего, 1939, года он заметит: «Ну вот, пришел мой последний год». Никто не желает воспринимать его слов всерьез. Он говорит гостям за столом: «Да, вам хорошо, вы все будете жить, а я умру». И все покатываются со смеху, включая Елену Сергеевну. Ей он пророчит: «Вот, Люся, я скоро умру, меня всюду начнут печатать, театры будут вырывать друг у друга мои пьесы, и тебя будут приглашать выступать с воспоминаниями обо мне. Ты выйдешь на сцену в черном платье, с красивым вырезом на груди, заломишь руки и скажешь: «Отлетел мой ангел...» Оба опять хохотали, настолько это было нелепо.
Он был врач. Он знал по дням, как будет убивать его нефросклероз. Он ошибся. Он умер не в 39-м, а в 40-м. А ведь еще пять лет назад она ходила по комнатам, крестилась и шептала про себя: «Господи! Только бы и дальше было так!»
Болезнь отняла у него зрение, лишила языка. Он говорил началами или концами слов. Елена Сергеевна умела распознавать их смысл. Однажды разобрала: «Чтобы знали, чтобы знали». Поняла: это о «Мастере и Маргарите». Роман писался и читался им близкому кругу тайно. О том, чтоб его напечатать, не могло быть и речи. Роман будет напечатан больше чем через четверть века после смерти автора.
Осталось воспоминание соседа: «Мы слышали из нашей квартиры, как он умирал. Тревожные голоса, вскрики, плач. Поздним вечером с балкона была видна зеленая лампа, покрытая шалью, и люди, бессонно и скорбно озаренные ею».
Спустя десять с лишним лет после смерти Булгакова его вдова зайдет к кладбищенским гранильщикам и замрет при виде огромного черного камня. До сих пор булгаковская могила на Новодевичьем была пуста. Ей скажут: это Голгофа. Оказалось, Голгофа с крестом стояла на могиле Гоголя, к гоголевскому юбилею советское правительство сделало новый памятник, старый оказался ненужным. Елена Сергеевна без раздумий выкупит его.
«Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью»,— написал когда-то Булгаков. Так и случилось. Крестный камень Гоголя отныне стоит над ним.
Ольга КУЧКИНА
http://dv.kp.ru/daily/24453/616361/
Три ночи он играл с коробочкой, пока, наконец, не понял, что сочиняет пьесу.
Он и прозу начал писать таким же волшебным образом, глухой ночью 1919-го, в трясучем, расхлябанном вагоне, увидев внутренним зрением нечто, при свечечке, вставленной в бутылку из-под керосина.
Он был одарен воображением и талантом. А еще — чудесным детством, из какого произрастает много хорошего. Дети засыпали не под скандалы, а под музицирование родителей: отец играл на скрипке, мать на пианино.
Письмо сестры Вари: «Мы так хохотали». И Миша буквально то же пишет ей: «Я прочел бы вам что-нибудь смешное. Помнишь, как мы хохотали в N 13!» Это лейтмотив их существования. N 13 — дом на спуске к Подолу напротив Андреевской церкви. Здесь играли в шарады, заразились новым увлечением — футболом, предавались мистификациям, импровизациям, обожали театр, пели, у Миши был красивый баритон, он пел из «Фауста» «На земле весь род людской» и «Я за сестру тебя молю», считали, что он будет оперным певцом, а он однажды заявил, что станет писателем.
Из воспоминаний сестры Нади: «Он очень много смеялся и задавал тон нашему веселью... Но были моменты в его жизни, когда он задумывался. О чем он думал? О чем он молчал? О смысле жизни. О цели жизни. О назначении человека».
Отец, высокообразованный интеллигент, профессор богословия Киевской Духовной академии, умрет в 48 лет от болезни почек. В 49 от той же болезни скончается сын. Над гробом профессора кто-то из студентов скажет: «Ваш симпатичный, честный и высоконравственный облик...» Мать, жизнерадостная и волевая, умница, оставшись одна, целиком посвятит себя пятерым детям, а если считать подброшенных двоюродных, то семерым. Она заявит, что не может дать им капитала или приданого, единственный капитал, на который они могут рассчитывать,— образование. Знала, что вырастут стоящими людьми, если не будут бездельниками, и каждому находила работу. Зато играла, пела и веселилась вместе со всеми.
«Миша стреляется…»
Девочка, приехавшая из Саратова, была племянница ее подруги. Мишу попросили показать девочке Киев. Из знакомства разгорелся роман. Да какой! Когда девочка вернулась домой, туда полетела теле¬грамма: «Телеграфируйте обманом приезд Миша стреляется». Мишина мама уговаривала ее повременить с браком: Миша так молод. Все равно кончилось тем, что второкурсник медицинского факультета Киевского университета Миша Булгаков и, только что из гимназии, Тася Лаппа стали мужем и женой. Миша сочинил шутливую пьесу «С мира по нитке — голому шиш». В пьесе была реплика: «Жить они вполне свободно могут в ванной комнате. Миша будет спать в ванне, а Тася — на умывальнике». Сестра Надя записала в дневнике: «Любят они друг друга очень, вернее — не знаю про Тасю — но Миша ее очень любит». Через четыре года: «Теперь я бы написала наоборот».
Тася была с ним, когда он, доброволец Красного Креста — шла война с немцами,— работал в военных госпиталях Западной Украины, в земской больнице Смоленской губернии, затерянной в полях. Там по несчастной случайности привык к морфию.
Почти сходил с ума и все спрашивал Тасю: «Ведь ты не отдашь меня в больницу?» Мысль о больнице и смерти была навязчивой.
Последняя любовь к Елене Сергеевне Шиловской сопровождалась таким же уговором: «Дай мне слово, что умирать я буду у тебя на руках». Думая, что он шутит, Елена Сергеевна смеялась. Он заставил ее дать клятву, которую она исполнит.
Он обладал тайным предчувствием. Это и в его произведениях, и в его жизни, так похожей на его произведения. Умирая в 1940 году, он скажет о второй мировой войне, до которой еще год: «Я этого уже, конечно, не узнаю, но вы узнаете. Попомните мое слово: война наделает в мире много бед».
«Уважающийся Кот…»
А пока в Киеве меняются власти: красные, белые. Молодой врач занимается частной практикой. Его мобилизуют петлюровцы, отходя, забирают с собой, он бежит от них, тайно появляется дома, без сил, дрожащий, у него нервный припадок. Смерть будет на пороге, когда он заболеет сыпным тифом, испытает дикие боли и, выздоровев, к наркотику больше не вернется.
В Москве он как будто еще с Тасей, но в действительности уже один. В особняке в Денежном переулке устроен вечер: группа «сменовеховцев», вернувшихся в Москву из Берлина, пожелала встретиться с современными писателями. Среди приглашенных молодой писатель Булгаков с моноклем, в бабочке, в крахмальном пластроне, и красавица Любовь Евгеньева Белозерская, прожившая несколько лет в Париже. Она станет второй женой Булгакова. В их семье тоже будет много смеха, шуток, розыгрышей. Она даст ему прозвище Мака и Мася-Колбася. Он будет писать ей шутливые письма от имени кота: «Токуйю маму Выбрассит вяму, Уважающийся Кот. П.С. Паппа Лег спат его ря». У нее много подруг и друзей, среди них конники: Люба увлекается лошадьми. Вскоре выяснится, она увлекается ими больше, чем мужем. Он почувствует себя ненужным ей, неудачником. Это произойдет, когда вспыхнувшую писательскую славу резко остудит официальный лед.
Пик славы — постановка «Дней Турбиных» в Художественном театре. В это время Булгаков работает в газете «Гудок» вместе с Олешей и Катаевым, также будущими знаменитостями. Булгаков легок и блестящ. Кроме пьес, выпускает фельетоны. Текст в сто строк отнимает у него 18—20 минут, включая курение и посвистывание, переписка — 8 минут, включая флирт с машинисткой. Станиславский, гордясь «рабочими авторами», которыми принято было гордиться, говорил: «Как же, как же, разве вы не знаете, у нас идет пьеса железнодорожника Булгакова и готовятся еще две пьесы железнодорожников».
Свидетельство зрителя: «Спектакль был потрясающий, потому что все было живо в памяти у людей. Были истерики, обмороки, семь человек увезла скорая помощь, потому что среди зрителей были и люди, пережившие и Петлюру, и киевские эти ужасы, и вообще трудности гражданской войны».
Булгаков в моде, он нарасхват, его любят.
В десятилетний юбилей премьеры он напишет: «Сегодня у меня праздник... Сижу у чернильницы и жду, что откроется дверь и появятся Станиславский и Немирович с адресом и подношением... Ценное же подношение будет выражено в большой кастрюле какого-либо благородного металла (например, меди), наполненной той самой кровью, которую они выпили из меня за десять лет».
Официальной критикой объявлен гон на него. Он назовет себя «единственным литературным волком» на поле российской словесности: «Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе».
Нет денег, и нет работы. Новых пьес его не ста¬вят, все старые сняты со сцены. Телефон умолк. Он запрещен. Он независим. Он талантлив. Он пишет с человеческих, а не с классовых позиций. Он подозрителен. Его не берут даже рабочим сцены, даже типографским рабочим.
«Это не стыдно, что я так хочу жить?..»
Внезапная любовь к нему поразила его помощницу и поклонницу Елену Сергеевну Шиловскую. Ее можно понять. Вот портрет, оставленный современником: «пристальный, ясный, прямо тебе в глаза проникающий взгляд, подвижность плотной, спортивной фигуры, острый угол всегда чуть приподнятого правого плеча, чуть откинутая назад светловолосая голова». А что внутри? «Бесстрашный — всегда и во всем. Ранимый, но сильный. Доверчивый, но не прощающий никакого обмана, никакого предательства. Воплощенная совесть. Неподкупная честь».
Елена Сергеевна расскажет: «У него были необыкновенные ярко-голубые глаза, как небо, и они всегда светились. Я никогда не видела у него тусклых глаз... Он безумно любил жизнь. И даже, когда будет умирать, скажет такую фразу: «Это не стыдно, что я так хочу жить, хотя бы слепым?»
Елена Сергеевна замужем за генерал-лейтенантом Шиловским, у них счастливая семья, двое прекрасных сыновей. В семье драма. Она дает слово мужу, что не будет видеться с Булгаковым. Не отвечает на звонки и письма, не выходит из дому одна. Так проходит 20 месяцев. Первый раз вышла из дому и — встретила Булгакова. Он бросился к ней со словами: «Я не могу без тебя жить». Она: «И я тоже». Он признался: «Против меня был целый мир — и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно».
Мир продолжал быть против. Булгаков доведен до отчаяния. Он отправляет семь писем в разные инстанции. Одно из них — Сталину. Булгаков пишет, что ему не дают жить и работать, что он не может так больше и просит отпустить за границу или прекратить гонения.
Сталин сам позвонил Булгакову. Это было так удивительно, что Булгаков не поверил. Он решил, что тут розыгрыш, перезвонил в Кремль. Ему ответили, что это не розыгрыш.
Его приняли режиссером в Художественный театр. Жизнь стала налаживаться. Он задумывает пьесу «Батум» о юности вождя. Из благодарности? Работа в Художественном кипит. Писатель собирается вместе с «художественниками» в Батум, чтобы добрать достоверные детали. Садится с Еленой Сергеевной в поезд. Настроение у всех приподнятое. В вагон приносят телеграмму: «какому-то булгахтеру». Булгаков бледнеет: это не «булгахтеру», а Булгакову. Текст: «Надобность поездке отпала возвращайтесь». Пьесу ставить не будут. Высочайшее неудовольствие: не надо ставить пьесу о юности вождя. Из скромности?
«Отлетел мой ангел…»
Возможно, это было последней каплей, спусковым крючком для его роковой болезни. На праздновании следующего, 1939, года он заметит: «Ну вот, пришел мой последний год». Никто не желает воспринимать его слов всерьез. Он говорит гостям за столом: «Да, вам хорошо, вы все будете жить, а я умру». И все покатываются со смеху, включая Елену Сергеевну. Ей он пророчит: «Вот, Люся, я скоро умру, меня всюду начнут печатать, театры будут вырывать друг у друга мои пьесы, и тебя будут приглашать выступать с воспоминаниями обо мне. Ты выйдешь на сцену в черном платье, с красивым вырезом на груди, заломишь руки и скажешь: «Отлетел мой ангел...» Оба опять хохотали, настолько это было нелепо.
Он был врач. Он знал по дням, как будет убивать его нефросклероз. Он ошибся. Он умер не в 39-м, а в 40-м. А ведь еще пять лет назад она ходила по комнатам, крестилась и шептала про себя: «Господи! Только бы и дальше было так!»
Болезнь отняла у него зрение, лишила языка. Он говорил началами или концами слов. Елена Сергеевна умела распознавать их смысл. Однажды разобрала: «Чтобы знали, чтобы знали». Поняла: это о «Мастере и Маргарите». Роман писался и читался им близкому кругу тайно. О том, чтоб его напечатать, не могло быть и речи. Роман будет напечатан больше чем через четверть века после смерти автора.
Осталось воспоминание соседа: «Мы слышали из нашей квартиры, как он умирал. Тревожные голоса, вскрики, плач. Поздним вечером с балкона была видна зеленая лампа, покрытая шалью, и люди, бессонно и скорбно озаренные ею».
Спустя десять с лишним лет после смерти Булгакова его вдова зайдет к кладбищенским гранильщикам и замрет при виде огромного черного камня. До сих пор булгаковская могила на Новодевичьем была пуста. Ей скажут: это Голгофа. Оказалось, Голгофа с крестом стояла на могиле Гоголя, к гоголевскому юбилею советское правительство сделало новый памятник, старый оказался ненужным. Елена Сергеевна без раздумий выкупит его.
«Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью»,— написал когда-то Булгаков. Так и случилось. Крестный камень Гоголя отныне стоит над ним.
Ольга КУЧКИНА
http://dv.kp.ru/daily/24453/616361/
