 |
Произведения последних лет у Ксении Букши отличались непостоянством формы, в которой слова сопротивлялись линейности и не желали укладываться в единообразный ряд. В «Заводе „Свобода“» людская речь, лишенная привычной диалоговой разметки, сливалась в шумном потоке. Романный текст «Рамки» периодически оборачивался пьесой, а в «Открывается внутрь» прозаическую цельность подрывал верлибр. На «Чурове и Чурбанове» это структурное прозотрясение вдруг остановилось — подозрительная тишь да гладь, никаких экспериментальных выкрутасов. |
Зато по части содержания есть любопытные находки, в числе которых несвойственное Букше наличие магистрального сюжета — про двух бывших одноклассников, чьи сердца бьются синхронно и благодаря совместной работе могут исцелять чужие кардиологические недуги. Из такого фантастического элемента вполне получилась бы пестрая драма про эдаких супергероев из Петербурга, но писательница направила все исходные романа в иное русло. Чудодейственный вымысел оттеснен на периферию повествования, в то время как на передний план вынесен бытовой реализм, что вполне объяснимо: обладать условной сверхспособностью совсем необязательно — попавшим в беду помочь может каждый, кому не все равно.
Чуров и Чурбанов — пополнение в списке литературных двойников. Их объединяет и одинаковое сердцебиение, и готовность прийти на выручку незнакомцам, и созвучие в фамилиях. Только если у одного восточнославянское «чур» (напоминающее о защитном восклицании против злых сил — «чур меня!») сглаживается нейтральным окончанием «ов», то у второго сакральная часть фамилии опошляется присутствием неблагозвучного «чурбана» — это различие прослеживается и в характерах мужчин. Чуров — рассудительный и малообщительный аккуратист, проходит путь от прилежного ученика до способного кардиолога. Чурбанов, наоборот, импульсивный и говорливый фантазер-непоседа, чей потенциал реализуется в бизнес-проектах. Во взрослой жизни их пути разойдутся, но будут строго запараллелены — участием в судьбах одних и тех же людей, получением ценных советов от случайных наставников.
Между этими основными линиями помещены побочные сюжеты — роман населяют брошенные старики, пациенты дешевых больниц и прочие несчастливцы, нуждающиеся в поддержке. Чуров и Чурбанов выполняют похожую функцию, что и триста шестая маршрутка из сборника «Открывается внутрь», — связывают воедино разрозненные обрывки человеческих трагедий. Правда на этот раз к реализму примыкает редкая мистика: курящая особа на подоконнике, которую видят близкие к смерти люди, или подозрительный мужичок из магазина «Баклажан», будто сбежавший из фильмов Дэвида Линча.
Все происходящее подчинено бойкому ритму — короткие главы чередуются подобно кадрам в стремительном клипе. Букша быстро проматывает биографическую ленту Чурова и Чурбанова, останавливаясь лишь на избранных эпизодах: вот идет урок в школе — дальше следует монтажный стык — лекция в университете — снова монтажный стык — и вот уже прыжок во взрослость. Некоторые сценки рассказаны полунамеками, поэтому к декорациям и мимолетным фразам лучше внимательно приглядываться, чтобы увидеть целое. Неспроста в романе циркулирует мотив проницательности и слепых пятен:
Настоящая наблюдательность хорошего диагноста устроена поистине загадочно. Врач и не знает, что он ищет, — а всё-таки ищет. И сила, которая заставляет его искать, это не видение, а слепота. Он шарит, как слепой под фонарем. Вы тоже узнаете, как это бывает, а пока просто запомните.
Среди ключевых образов (двуглавый орел из второй главы — предвестие фатального родства Чурова и Чурбанова; «Максидом» — суррогат новообретенной жизни) первостепенную роль выполняет сердце — регулярно повторяющийся знак, который символически дополняет тему неравнодушия к окружающим и неразрывно связан с возможностью существования. По страницам книги рассыпаны запоминающиеся «кардиорифмы»: старый хлебозавод с громыхающей тестомешалкой будет обозначен как сердце города; бессердечной учительнице по географии адресуют черную валентинку, которая позже семантически совпадет с появлением дочки — Валентинкой-младшей.
К слову, за погодными метаморфозами в книге нужно следить не менее пристально, чем за всем остальным. Пейзаж здесь служит не просто декорацией, а индикатором надвигающейся угрозы. Персонажей часто окружают аномалии: жаркий двадцатиградусный октябрь, ноябрьская метель, зима с растаявшим снегом:
«Февральским тёплым днем ученик Иван Чуров шёл по улице — сляк-сляк, сляк-сляк.
<…>
Той зимой сосульки выросли ого-го. Всё потому, что погода постоянно менялась. То дождик, то снег, а то стужа.»
У Букши получилось ловко, исподтишка, минуя прямое высказывание, проиллюстрировать проблему глобального изменения климата — вероятно, это новый объект интереса в творчестве писательницы. Разрушительная кульминация злободневной темы появляется так внезапно, что затмевает социальную подоплеку романа и вмиг ломает старательно выстроенную траекторию сюжета.
В таком резком повороте невольно читается печальный подтекст: наши хлопоты и планы — муравьиная суета на фоне природного катаклизма, homo sapiens в итоге оказывается лишь стаффажным дополнением к апокалиптичному пейзажу. Пока ты решаешь повседневные задачки, противостоишь жестокосердным мира сего, извне вдруг приходит неконтролируемое нечто и перечеркивает все. Впрочем, если посмотреть на воодушевляющий пример Чурова и Чурбанова, даже в безвыходном положении нужно оставаться человеком — никаких сомнений.
