 |
Сравнительно недавно антиутопии считались самым востребованным подростковым чтением, и новый роман Алексея Сальникова мог бы стать очень удачным воплощением жанра, явив миру юную революционерку, выросшую на Урале примерно в 1980-е годы. По крайней мере, его зачин выглядел очень обнадеживающе.
Нелюдимая девочка Лена жила себе скучной жизнью школьницы из Нижнего Тагила — готовилась поступать в пединститут (опять же, скорее от скуки, чем по манию души), ничем особенно не интересовалась, мать и бабку не радовала, но и не расстраивала. До тех пор, пока старший брат лучшей подруги не подсадил ее на «стишки».
В «Опосредованно» Сальников описывает альтернативную реальность, которая отличается от нашей разве что анекдотичными нюансами: во вселенной «Гарри Поттера» действуют мстительные магглы, в библиографии Достоевского обнаруживается роман «Идиоточка», среди одиночек за тридцать с общественным давлением и нападками сердобольных родственников сталкиваются в основном мужчины: «Это мужчина, если к тридцати одинокий — это прямо приговор, соседи начинают коситься: а вдруг с ним что не так? А что это вы один?». |
Это, конечно, все хиханьки да хаханьки. Единственное принципиальное отличие созданного автором вымышленного мира от реального кроется в отношении к поэзии, точнее, как раз таки к «стишкам», которыми увлекается главная героиня. Они здесь сродни тяжелым наркотикам. За изготовление и распространение так называемой «литры» можно загреметь в тюрьму — ведь грамотно сконструированный «стишок» обещает небывалый кайф, а иной экземпляр может и убить — такие стихи Сальников называет «холодком». Трагично сторчавшийся «романист начала века» Александр Блок изучается в школах как пример того, что делают с людьми опасные увлечения, а по его прозаическим вещам дельцы восстанавливают зашифрованные рецепты изготовления «литры». Пушкин остался в истории как родоначальник русского авантюрного романа. Мандельштам сгинул в лагере, так как в сталинское время никто уже не разбирался, где поэзия, а где «литра». В общем, осталось только объявить: «Да начнутся голодные, пардон, поэтические игры».
Поначалу Лена и вправду растворяется в завораживающем мире запретной поэзии. Пишет строки, срывающие крышу («Ты говоришь «Волколамск», чувак, «Волколамск»...»), находит единомышленников среди местных алкоголиков, а через них — спонсирующих ее барыг. Вот только, несмотря на лихо закрутившиеся обстоятельства, героиня все равно остается тихушницей. Окончив вуз, она становится школьной учительницей. Перебравшись из Нижнего Тагила в Екатеринбург, выходит замуж за такого же невзрачного юношу Володю, рожает двойняшек, разводится и ломает еще немало дров, собирая заново свою сложносочиненную семью.
Собственно, у Сальникова практически все герои шиты по гоголевским меркам — не красавцы, но и не дурной наружности, ни слишком толсты, ни слишком тонки. Попросту говоря, они никакие. Единственное, что позволяет им возвыситься над пожирающей нас повседневностью, — это меняющие их сознание мании и болезни. И здесь «стишки» работают точно так же, как в «Петровых...» — грипп. Они вносят в серые будни элемент хаоса, сквозь который на страницы романов Сальникова и просачивается всякая небывальщина: и сомнительные шутки про «Идиоточку», и доступный лишь опытным стихотворцам кайф, заставляющий Лену иначе смотреть на мир.
Как и Петровы, Лена и ее родня занимаются в основном бытовыми делами. Мысль семейная здесь явно доминирует, не давая фантастическому концепту раскрыться в полную силу. Стишки Сальникова справедливо сравнивают с теллуром Сорокина. Однако проблема в том, что в романе Сальникова напрочь отсутствует сатирическое начало. В «Теллурии» Сорокин едва ли не половину книги описывает процесс вбивания гвоздей в головы честных граждан. У Сальникова же о стишках говорят шепотом на кухне. В результате лицо поэзии оказывается таким же постным, как и лицо главной героини, из которой вместо одухотворенной мятежницы, вознамерившейся вернуть поэзию погрязшему в прозе миру, получилась достопочтенная матрона. Кроме того, в какой-то момент роман начинает походить на полное собрание проблем, которые обсуждает русскоязычный интернет в последние годы — от пагубного влияния на детей некоторых ютуберов до кризиса нуклеарной семьи, а также о сложностях и радостях материнства.
Об отношениях автора с «литрой» стоит сказать отдельно, потому что, вероятно, именно эта тема занимала Сальникова больше всего. Сложно ждать от «литры» тех же переживаний и трепета, какие испытываешь, сочиняя свои первые стихи в тринадцать лет или открывая, скажем, поэзию Блока. Наверное, именно эту меланхолическую нехватку эмоций пытался замаскировать под опасное увлечение Сальников, устами одного из своих героев утверждающий, что «было бы неплохо, если бы проза так же перла, как трава или стишки». Все-таки непросто из уютного толстожурнального мира поэзии так лихо перепрыгнуть в мир прозаических бестселлеров.
