Излет эпохи. 1980 год. Москва. Лето. Олимпиада. Брежневский СССР – не столько время высоких достижений, сколько кульминация советской системы, вступительные аккорды крушения которой еще не сыграны. Первые двухсотые – афганские гробы. Атмосфера удушья и пустоты. Излом кардиограммы государства пока не виден, хотя происходящее почти во всем напоминает то ли кошмарный, то ли летаргический сон.
Главный герой, Алексей Арнольдович Ноговицын, является выходцем из рядовой, бедной и неполной советской семьи. Чуть старше автора, с которым прослеживается биографическое сходство. Учится в аспирантуре, молится в церкви. Имеет отсрочку от армии. Встречается с девушкой другого круга. Пытается вырваться за рамки посредственности, оставаясь грифельно-серым, пыльным человечком. Уверенный тон рассказа от первого лица сближает повествование с мемуарной литературой, но кое-где вкрадывающиеся ошибки причин и следствий, быть может, объясняются желанием писателя, придающего персонажу собственные черты, дистанцироваться от него.
На первый взгляд, в книге все очень хорошо продумано, и введение той или иной темы имеет под собой какое-то обоснование в историческом пространстве. Несколько простых нитей, сплетенных в несложный узел, определяют сюжет. Текст выстроен таким образом, что приметы времени призваны сформировать его содержание. Девять дней, которые автор находит в истории СССР, своего рода борхесовский Алеф – точка пересечения. Тем не менее нельзя не отметить, что, задавая контекст, Архангельский оставляет некоторые детали на понимание и осмысление, личный опыт читателя, подразумевая некое общее знание, которого может и не быть, если читателю, скажем, сейчас не больше тридцати лет (в романе, затейливое название которого впрямую отсылает нас к аспектам издательского дела, нет ни одного редакторского примечания). Сам плотный, насыщенный рисунок, напротив, обладает большой притягательностью и наглядностью.
Александр Николаевич делает своего героя пассивным, почти всецело проникнутым духом отрицания и вместе с тем доверчивым, ощущение, которое лишь усугубляется картиной покорных взаимоотношений с раскованной, но терпеливой, неверующей, но бесконечно преданной Мусей. Обучение у продвинутого и подленького профессора Сумалея, наряду со знакомством с дочерью торгпреда, имеющего связи если и не на самом верху (об этом ничего не сказано), то связи, которые помогут найти выход из ситуации, когда уже запущен всесильный бюрократический аппарат, позволяет обратиться к жизни семей советской элиты. Здесь покуривают травку, смотрят фильмы Лени Рифеншталь, коллекционируют нацистские значки, а во втором ряду шкафов за многотомными трудами Ленина и Маркса, стенограммами партийных съездов и докладами Брежнева стоит запрещенная литература. Одна из множества незавершенных линий: в квартире заместителя министра МВД внезапно проводится обыск, о цели которого мы так и не узнаем. Но даже самый посредственный гражданин страны Советов (случайно оказавшийся при этом Ноговицын) испытывает бесконтрольный, перманентный страх. Перед ним отчетливо возникает перспектива военной службы в Афганистане в случае исключения из аспирантуры.
Церковь, ее духовное притяжение, ее борьба составляют основную и даже детективную коллизию текста. «Я никогда не забуду, как встретил Тебя. <…> Ты встал рядом со мной, я почувствовал Твой жар – и Твой обжигающий холод. <…> Ради этого я принял все – <…> старцев, шмарцев и фигарцев». Архангельский сообщает обстоятельства, связанные с крещением и исполнением религиозных ритуалов, но внутреннего наполнения не происходит. Над перепиской Алексея Ноговицына с иеромонахом Артемием явно довлеет сюжет, решения которого заметным образом влияют на наше восприятие задолго до того, как становятся известны.
Бой с призрачной тенью начинается 19 июля, что совпадает с открытием Олимпиады. Повествование формально поделено на главки-дни. Деление самое условное, автору тесно в рамках предложенной им структуры, и он дополняет действие равноправными вставками событий 1979 года. Подчеркивая путаницу, последний, «девятый день» объединяет сразу два дня (то есть всего их десять). Заявляя в начале спектакль «Гамлет» Театра на Таганке, Архангельский сразу обозначает, что будет, если и не обязательно заключительным аккордом (читатель просто не может этого знать наверняка), темой, которая возникнет в финале. Поэтому, добираясь до главки «25.06.1980», мы с разочарованием читаем несколько строчек, посвященных смерти Высоцкого. Однако чуть позже нас ждет открытый финал, в котором уже похороны Высоцкого будут поэтически сопряжены с завершением романа.
Внеся дополнительное измерение времени («Нужно было прожить еще четверть века…»), автор делает неожиданное заключение: «Я понимал, что эта жизнь <…> никогда не сможет измениться. <…> Что было, то и есть. Что есть, то и будет». Учитывая заданную глубину ретроспекции, следует ли считать такой вывод обвинением?
Источник
