В городских библиотеках прошел цикл мероприятий, посвященных событию, имеющему огромное историческое значение для всей страны – 10-летию воссоединения Крыма с Россией.
Этот исторический роман о судьбе женщин в древних Помпеях написала Элоди Харпер. Богатый журналистский опыт и давний интерес к Античности помогли ей с точностью воссоздать жизнь обречённого города за пять лет до извержения Везувия.
Амара выросла в Афидне в семье врача и мечтала о светлом будущем. Но внезапная смерть отца повергла их с матерью в нищету. Теперь она рабыня в борделе «Волчье логово», а её тело принадлежит мужчинам, которых девушка презирает.
Постепенно мы лучше узнаём Амару и её подруг по несчастью: рождённую в рабстве, но смелую и решительную Викторию, Крессу, которая родила сына в неволе и была вынуждена его отдать, Беронику, влюблённую в своего надсмотрщика, Дидону, которую выкрали из семьи и заставили быть проституткой.
Роман честно и без прикрас показывает суровую жизнь «волчиц»: голод, насилие, несвободу. Но несмотря на мрачные обстоятельства через него проходит нить надежды, юмора и женской дружбы. А в центре сюжета оказывается умная и амбициозная героиня, решившая вернуть себе свободу – несмотря ни на что.
Это давно не секрет: современная японская литература развивается благодаря женщинам. Именно в их прозе обнаруживается необычайная смелость интонаций, готовность разговаривать о том, о чем, казалось бы, разговаривать не принято, — именно их проза открыта эксперименту, жанровому сдвигу, камерной революции стиля.
Показательно? Более чем. Если двадцатый век одарил нас россыпью гениев-мужчин — пантеоном японской дзюнбугаку, ее, стало быть, фундаментом, — то век двадцать первый заявил: теперь балом правят женщины. Мужчины все нужное сказали, отрепетировали. Камертон улавливает иные частоты.
Ёко Огава — один из ключевых сегодня голосов японской литературы. Человек причудливой биографии — воспитана в синтоистской секте, окончила, как и Мураками, престижный университет Васэда, с религиозностью никак не вяжущийся. Она собрала целый урожай литературных премий и плотно утвердилась в каноне. Пишет же — предельно разное: сюрреалистические ужасы, меланхолическую эротику, эгобеллетристику, и, разумеется, тихую, под стать ей самой, реалистическую прозу.
Обычно я читаю с планшета. Планшет у меня старенький, в библиотеке намешано что угодно, и все без опознавательных знаков. Бывает, хочешь открыть одно, а получается совсем другое.
Вот так поначалу показалось и на этот раз: вместо «Стража порядка» коварная машинка, должно быть, подсунула мне новый роман Кирилла Рябова. Очень уж похожи завязка, погружение в сюжет с первой сцены, подчеркнуто упрощенный язык и бытовое мышление героя.
Утром Эрих обнаружил, что мать умерла.
Он стучал в ее комнату, звал, она не откликалась. Дверь была на задвижке. Раньше она была без задвижки, несколько лет назад мать сказала Эриху, чтобы он привинтил задвижку. А то вечно все входят без спроса, сказала она, хотя, кроме Эриха, к ней некому было входить. Эрих купил и привинтил задвижку — маленькую, как мебельный шпингалет. Он знал, что рано или поздно придется ее вышибать. Теперь это время пришло.
По сравнению с букеровскими лауреатами последних лет Стюарт очень традиционно подошел к созданию книги, без какой-либо игры с текстовой архитектурой. Предыдущие авторы были плюс-минус экспериментаторами, использовали повествовательные трюки: Джордж Сондерс скрещивал постмодернистскую пьесу с исторической хроникой; Анна Бернс транслировала удушающий абсурдизм через монолитные, редко прерываемые абзацы; Бернардин Эваристо запомнилась переливчатым пограничьем между поэзией и прозой. Не забудем и Маргарет Этвуд с сиквелом «Рассказа служанки», где жанр антиутопии в записках усложнен тремя рассказчицами.
«Шагги Бейн» возведен на почве привычного психологического реализма, но корнями уходит в темную шотландскую прозу, известную пестрыми диалектами, саркастичным злоречием, депрессивным настроением и конфликтным чувством национальной неустроенности. Местами тут всплывают упаднические флэшбэки юности из ранних произведений Ирвина Уэлша, а ночные улицы Глазго с дезориентированными бродягами напоминают о романе «До чего ж оно все запоздало» Джеймса «У-Меня-Тоже-Есть-Букер» Келмана. Хотя это не более чем поверхностный сквозняк ассоциаций, вызванный общим генетически-литературным кодом. От упомянутых соотечественников —трансгрессивных контркультурщиков — Дуглас Стюарт отличается менее задиристым стилем и совершенно иным личным опытом болезненного прошлого, ставшим основой «Шагги Бейна».
Кто хорошо знает творчество норвежского детективщика Ю Несбё, поймёт: сборник «Ревность и другие истории» написан не ради подогрева читательского интереса в ожидании большого романа. Ревность и её необъяснимое влияние на людей – магистральная тема последних книг автора «Нож» и «Королевство». Несбё – человек непубличный, поэтому не будем гадать о личных мотивах интереса к теме, а перейдём сразу к книге.
Для поклонника творчества автора, да и просто для любителя хорошего психологического детектива в «Ревности и других историях» плохо только одно: книга слишком быстро заканчивается. Семи небольших изящных новелл, как ни растягивай, дольше чем на неделю не хватит.
Когда автор хочет создать масштабный, великий в его представлении роман, ему и замахнуться первым делом надо на какую-нибудь большую тему. Например, Древний Рим. Или война, революция там. Или вот, еще лучше — первые христиане.
Ну, а чтобы было не так скучно... то есть чтобы добавить еще масштаба, можно прицепить к этой линии вторую, посовременнее. Приклеить можно что угодно к чему угодно, было бы желание — но историю великих испытаний лучше всего ставить в параллель с другими страшными событиями. Конечно, без войны не обойдешься — и лучше всего подошла бы Великая Отечественная (две святые темы сразу, никто не посмеет и слова сказать). Но Великая Отечественная — тривиально, да и далековато по времени. Давайте-ка лучше Афган.
Как выглядит идеальная старость? Спросите у жителей Куперсчейза, симпатичного поселения для пенсионеров где-то в тихой английской глубинке. Спокойный городок с хорошей инфраструктурой. Утренние прогулки, второй завтрак, крепкий чай со свежими сконами. После обеда — в парикмахерскую или посидеть на лавочке с кроссвордом, а потом — встретиться с друзьями, чтобы, за рюмочкой шерри, разгадать пару-тройку преступлений многолетней давности.
Клуб убийств по четвергам — общество по интересам, заседания которого стоят в расписании где-то рядом с уроками французского и кружком рукоделия. А интересы его участников лежат в области расследований и криминала. На первый взгляд члены клуба — благообразные седые пенсионеры с инсулиновыми шприцами в быстром доступе. Но все они — неординарные люди, которые вовсе не собираются сдавать позиции. Рон, например, был политиком и до сих пор не растерял умения заткнуть собеседника его же галстуком. Ибрагим — умник, помешанный на пилатесе. Джойс — бывшая медсестра и как никто умеет очаровывать людей. А заправляет возрастной шайкой-лейкой Элизабет, которая когда-то зарабатывала на жизнь разведкой и шпионажем.
Дана теорема: у драматурга и поэта Уильяма Шекспира была жена на 8 лет старше его и трое детей — дочь Сьюзен и близняшки девочка Джудит и мальчик Хамнет, который умер в возрасте 11 лет; и как вывод — семейная жизнь Шекспира повлияла на его творчество. Для одних исследователей творчества Шекспира перечисленные факты являются аксиомами, для других — спорны.
Ирландская писательница Мэгги О’Фаррелл взялась доказать эту теорему собственным способом — создав в романе «Хамнет» убедительную художественную реальность. Не очень-то научно, зато в лучших традициях работы с «глубокими», нетривиальными теоремами, когда процесс доказательства показывает невидимые связи в различных жизненных событиях и обстоятельствах.
По Интернету ходит смешная картинка про типичный питерский двор. В одном окне торчит непризнанный художник, в трех других — бордель, вон в том углу выращивают траву, на первом этаже живут дворники-таджики, а на скамейке интеллигенты с надменными лицами пьют дешевый коньяк. Романтика.
Вообще Петербург в глазах всей России давным-давно не мистическое пространство с невесомыми чахоточными красавицами. Был Петербург бандитский, был Петербург нулевых из фильмов типа «Питер.FM». Еще в десятых сюда тянуло художников и не-таких-как-все, что порождало множество шуток. И вуаля: в коллективном сознании Петербург сегодня — место для отбитой молодежи, которая нюхает соли, дует траву и не вылезает из баров. Превращение произошло стремительно. Это уже даже не Питер. На новейшем жаргоне имиджбордов это Санёк.
Звучит немного крамольно по отношению к проблемам, которые пандемия принесла нам в реальности, но коронавирус стал камнем преткновения и в литературе. Не писать совсем о чем-то до такой степени глобальном трудно, писать — дорожка скользкая. Как раз потому, что пандемия еще не кончилась: люди в ней живут, каждодневно читают о ней новости, обсуждают ее, а тут и книги говорят о том же самом. (Художественные произведения добавляют опостылевшего контента.) Кроме того, обстоятельства, пока книга издается, могут измениться и сделать ее неактульной, и обвинения в попытке «сыграть на актуалочке». Роман Александры Шалашовой «Выключить мое видео» — на сегодня один из немногих примеров, где локдаун 2020 года показывается убедительно. Почему?