Новый трехтомник Оскара Уайльда, в ближайшие дни выходящий в «Иностранке», издан с умом и вкусом. Предисловие Питера Акройда — изящно-небрежное, послесловие Натальи Трауберг — шутливо-снисходительное (естественно, это давняя статья, ничуть, однако, не утратившая в наблюдательности и обаянии). Наконец, два главных издательских сюрприза в трехтомнике — никогда не выходивший на русском «Оксфордский дневник» (заметки Уайльда об античной философии и культуре времен учебы в Оксфорде — том 3) и впервые издающиеся «Застольные беседы» (то, что в русской культуре, впрочем, кажется, давно прописалось под названием table-talk, — том 1).
Рассказчиком Уайльд был таким, что его слушателям гораздо ярче запомнились не сами истории, а то, как он их преподносил — каким жестом вынимал папиросу из серебряного портсигара и помахивал ею в воздухе, как менял тембр своего «пьянящего подобно вину» голоса. Одна дама, слушая Уайльда, вскрикнула: увидела вокруг его головы сияние. В другой раз люди, сидевшие перед полными тарелками, были столь захвачены его рассказом, что не притронулись к еде. Иные плакали, иные хохотали. На Уайльда и его новую историю специально приглашали в дома.
Кое-кто из слушателей все-таки мог справиться с потрясением и находил силы набросать сюжеты уайльдовских устных рассказов. Из этих-то осколков — кусочков воспоминаний, газетных публикаций, заметок — американский литературовед Томас Райт и собрал том этих текстов.
Уайльд рассказывал своим слушателям про бедную тетушку Джейн (Уайльд играл роль ее сочувствующего племянника), которая решила показать всем соседям, как встречают гостей истинные британские гранд-дамы, устроила роскошный бал у себя в доме, но ни один гость не явился — бедная тетушка Джейн забыла послать приглашения. Звучала притча про железные опилки, долго обсуждавшие, когда нанести визит магниту, и в конце концов приклеившиеся к нему и иллюстрирующие, по мнению Уайльда, «лжесвободу воли». Он мечтал написать пьесу, а в итоге превратил ее в анекдот для салонов — про святую куртизанку, обратившую отшельника в свою веру, но обращенную им в его.
Пытаясь пересказать эти истории, мы как будто оказываемся в положении значительно худшем, чем те, кто Уайльда все-таки слышал, зато основная проблема этой публикации — не «что», а «как» — только обостряется.
И все же дух Уайльда из этих текстов не выветрился вовсе — в приведенных 42 историях слышна его постоянная тяга и к амбивалентности смысла, и к внезапным поворотам сюжета, и — для тех, кто знаком с Уайльдом поверхностно, это прозвучит неожиданно — к библейским образам, теме греха, предательства, проклятия человеческого рода и искупления. Хотя, как проницательно заметит Акройд, «бог Уайльда вовсе не всегда и не только был богом исключительно христианским».
Так что даже и гербарий речей того, кого англичане и по сей день чтут как остроумнейшего, почти не мешает нам встретиться все с тем же Уайльдом — беспечным собеседником на пиру всеблагих, до слез любившим Красоту: рассказывая своим детям собственную сказку, Уайльд заплакал, а на недоуменный вопрос сына, как вспоминает мемуарист, ответил, что «красивые вещи всегда вызывают у него слезы».
Если бы сегодняшние культуртехнологи и рекламщики решили смоделировать идеально популярного писателя, образцовую медийную фигуру — желанного гостя всех теле- и радиопрограмм, они соткали бы ее из личного обаяния, скандальности, таланта, дендизма, дара устного слова, остроумия и склонности к парадоксам. Получился бы… верно, двойник Уайльда, что и неудивительно — именно он стоял у истоков формирования законов массового успеха, светской популярности и явления, которое позднее стало называться «культовая фигура».
Майя Кучерская
http://www.vedomosti.ru/lifestyle/lifestyle-books/news/1337027/dudochnik
