Имя Натальи Ключаревой отчетливо прозвучало после публикации ее первого романа «Россия: общий вагон», хотя до этого на ее счету уже был шорт-лист премии «Дебют» и изданный в издательстве «Арго-риск» сборник стихов. Опубликованный в «Новом мире», роман тут же собрал массу отзывов и заставил говорить об авторе как о важнейшем голосе в России нулевых. Теперь «Лимбус-пресс» издает новую, на этот раз детскую, как значится в аннотации, книгу Ключаревой «В Африку, куда ж еще?», состоящую из одноименной повести и небольших, связанных между собой рассказов.Стиль Ключаревой — в смешении всяких стилей, что особенно хорошо заметно на примере повести, открывающей книгу. С одной стороны, перед нами образцовая детская литература, которой традиционно вменяется быть доступной лексически и сюжетно, увлекательной и дидактичной, но, с другой, соблюдение канонов здесь сочетается с вовсе не детской атмосферой «Москвы — Петушков» (не только идеологически, но и сюжетно: распитие подростками водки в последнем вагоне электрички с незнакомыми мужиками, не просыхающий проводник в поезде дальнего следования, ночевки на складах, etc.). И потому «Африка» представляется попыткой адаптировать для читателя-подростка идеи Ключаревой же написанного «Общего вагона», тем более что и характерный наив, примитив и даже инфантильность присутствуют в обоих произведениях.
Двоюродные братья — Петька Жинжиков и Витька Коромыслов — сбегают из дома на поиски отца Петьки, который, по заверениям мальчика, находится в Африке: скачет на своем «верном слоне Махаоне» и кормит диких страусов под баобабами. Пешком, на автобусе, на перекладных, в поезде дальнего следования, в фургоне грузовика ребята уходят все дальше и дальше от родного дома, встречая по дороге загадочного стрелочника, девочку Люську с братом Борькой и даже инопланетянина, который впоследствии оказывается раковым больным.
История — не сложнее сказки о Колобке, что катится по лесу, то и дело встречая разных зверушек. И описываемые события едва ли сами по себе увлекательнее всем известного монолога «…и от тебя, имярек, уйду». Ключарева вообще любитель схемы «главные герои встретили N, тот их накормил, напоил, спать уложил, озвучил свое Дао, а наутро ребята отправились дальше». Такое лоскутное повествование позволяет автору сочетать в тексте совершенно разномастных персонажей, не задумываясь, как объяснить их появление: мало ли кого можно встретить в дороге. Ко всему прочему, в дороге ответы на «основные вопросы жизни, вселенной и вообще» воспринимаются и усваиваются лучше, чем в классных комнатах и университетских аудиториях.
«— Но ведь умирать — страшно, — Петька с трудом выговорил слово, которое из суеверных соображений никогда не произносил вслух.
— Умирать, — легко и привычно повторил Саша. — Не страшнее, чем жить так... Помнишь: “Уж не жду от жизни ничего я. Я б хотел забыться и заснуть…”».
Так, например, выясняется, что, несмотря на алкоголиков, злобных бабок и агрессивных ментов, которые здесь встречаются чаще, чем слоны и баобабы в Африке, — это место стоит любить. Потому что так или иначе все умрут — не только противная учительница, но и мамка, и папка, и добрый стрелочник, и ты сам тоже. И времени злиться нет.
«Вот бы мне не умирать! — изо всех сил просил он сквозь слезы неведомо у кого. — И мамке тоже! И папке, даже если я ему не нужен! И Витьке, хоть он и зануда! И Люське, Люське — пожалуйста! <…> Никому-никому. Пожалуйста…».
Объяснить, как и почему можно любить эту страну, райцентр Мымрино, деревню Сапожок и существ, ее населяющих, видимо, основная задача Ключаревой. Причем не только в рамках этой повести — тут скорее глобальная художественная стратегия автора. Этой стратегии подчинены и составляющие вторую часть книги тексты. Сама Ключарева в рассказе-предисловии «Когда нам было пятнадцать лет» очень четко описывает и свою целевую аудиторию, и свои цели.
«Пятнадцать лет — возраст непрерывного отчаяния, когда кажется, что будущего — нет. Потому что будущее, которое предлагает взрослый мир (“работа-деньги-карьера”), неприемлемо. Появление взрослого, живущего по иным законам, — это весть о возможности другого будущего. Весть, которая для многих может оказаться спасительной. Опять же, в абсолютно буквальном, физическом значении этого слова».
Кажется, что именно это и пытается сделать Ключарева: сравнить общие пятнадцать лет жизненного опыта, втереться в доверие к закрытым подросткам и провести-таки спасительную беседу. Для этого она выбирает самые архетипичные символы из детства в качестве первой темы для разговора: венки из одуванчиков, штабы на ветках яблони, лечебные свойства подорожника и сомнительный, но все равно притягательный вкус крыжовника. Ключарева будто сознательно не привносит в текст оригинальных знаков и примет, желая обеспечить стопроцентное попадание, словно речь идет о приручении дикого зверька, которому нужно сто раз повторить: «Мы с тобой одной крови». Даже повествование от первого лица работает в этом ключе.
«Это наш штаб. Почти у самой земли ствол удобно разветвляется, так что даже неловкие малявки могут вскарабкаться. Конечно, выше им уже не подняться, и они оседают на толстых нижних ветвях, но это опасно: с тропинки могут заметить взрослые и наябедничать родителям, что мы опять лазаем по деревьям».
Установив таким образом прочную связь с читателем-собеседником, Ключарева переходит к более сложным вопросам: первая настоящая дружба и первая настоящая любовь, с которой почти наверняка предстоит расстаться; осознание своего призвания и страх смерти, приходящий неожиданно и уже никогда не исчезающий, — с которым, тем не менее, нужно как-то жить.
«Я возила им по линолеуму, оставляя черные полосы, и неожиданно посреди игры сказала, как бы от лица этого ежа: «Мы все умрем, умрем, умрем!» Тут же все мои товарищи, не сговариваясь, схватили своих зверей и дружно переместились в другой угол. Молча. И какое-то время ко мне никто не подходил, как к заразной. Так я поняла, что про смерть — это неприлично».
Ключарева никогда не пишет, что тот или иной эпизод ее жизни, жизни ее героев закончился хорошо: достаточно уже того, что все оказалось возможным пережить достойно. Лишь иногда она слегка забегает вперед, как бы намекая: дальше — будет.
Мария Скаф
http://www.openspace.ru/literature/events/details/20699/?expand=yes#expand
«— Но ведь умирать — страшно, — Петька с трудом выговорил слово, которое из суеверных соображений никогда не произносил вслух.
— Умирать, — легко и привычно повторил Саша. — Не страшнее, чем жить так... Помнишь: “Уж не жду от жизни ничего я. Я б хотел забыться и заснуть…”».
Так, например, выясняется, что, несмотря на алкоголиков, злобных бабок и агрессивных ментов, которые здесь встречаются чаще, чем слоны и баобабы в Африке, — это место стоит любить. Потому что так или иначе все умрут — не только противная учительница, но и мамка, и папка, и добрый стрелочник, и ты сам тоже. И времени злиться нет.
«Вот бы мне не умирать! — изо всех сил просил он сквозь слезы неведомо у кого. — И мамке тоже! И папке, даже если я ему не нужен! И Витьке, хоть он и зануда! И Люське, Люське — пожалуйста! <…> Никому-никому. Пожалуйста…».
Объяснить, как и почему можно любить эту страну, райцентр Мымрино, деревню Сапожок и существ, ее населяющих, видимо, основная задача Ключаревой. Причем не только в рамках этой повести — тут скорее глобальная художественная стратегия автора. Этой стратегии подчинены и составляющие вторую часть книги тексты. Сама Ключарева в рассказе-предисловии «Когда нам было пятнадцать лет» очень четко описывает и свою целевую аудиторию, и свои цели.
«Пятнадцать лет — возраст непрерывного отчаяния, когда кажется, что будущего — нет. Потому что будущее, которое предлагает взрослый мир (“работа-деньги-карьера”), неприемлемо. Появление взрослого, живущего по иным законам, — это весть о возможности другого будущего. Весть, которая для многих может оказаться спасительной. Опять же, в абсолютно буквальном, физическом значении этого слова».
Кажется, что именно это и пытается сделать Ключарева: сравнить общие пятнадцать лет жизненного опыта, втереться в доверие к закрытым подросткам и провести-таки спасительную беседу. Для этого она выбирает самые архетипичные символы из детства в качестве первой темы для разговора: венки из одуванчиков, штабы на ветках яблони, лечебные свойства подорожника и сомнительный, но все равно притягательный вкус крыжовника. Ключарева будто сознательно не привносит в текст оригинальных знаков и примет, желая обеспечить стопроцентное попадание, словно речь идет о приручении дикого зверька, которому нужно сто раз повторить: «Мы с тобой одной крови». Даже повествование от первого лица работает в этом ключе.
«Это наш штаб. Почти у самой земли ствол удобно разветвляется, так что даже неловкие малявки могут вскарабкаться. Конечно, выше им уже не подняться, и они оседают на толстых нижних ветвях, но это опасно: с тропинки могут заметить взрослые и наябедничать родителям, что мы опять лазаем по деревьям».
Установив таким образом прочную связь с читателем-собеседником, Ключарева переходит к более сложным вопросам: первая настоящая дружба и первая настоящая любовь, с которой почти наверняка предстоит расстаться; осознание своего призвания и страх смерти, приходящий неожиданно и уже никогда не исчезающий, — с которым, тем не менее, нужно как-то жить.
«Я возила им по линолеуму, оставляя черные полосы, и неожиданно посреди игры сказала, как бы от лица этого ежа: «Мы все умрем, умрем, умрем!» Тут же все мои товарищи, не сговариваясь, схватили своих зверей и дружно переместились в другой угол. Молча. И какое-то время ко мне никто не подходил, как к заразной. Так я поняла, что про смерть — это неприлично».
Ключарева никогда не пишет, что тот или иной эпизод ее жизни, жизни ее героев закончился хорошо: достаточно уже того, что все оказалось возможным пережить достойно. Лишь иногда она слегка забегает вперед, как бы намекая: дальше — будет.
Мария Скаф
http://www.openspace.ru/literature/events/details/20699/?expand=yes#expand
