Удушенный крикК 100-летию Ольги Берггольц вышел ее «Запретный дневник», который она тайно вела с 1939-го по 1949-й. Если кратко: трагическая судьба, повитая кровавым кошмаром
Ольга Берггольц — поэт в последние годы как следует забытый, а до того затертый и опошленный до речевки, смысл которой вступает в глубокое противоречие с логикой ее судьбы. «Никто не забыт, ничто не забыто — девиз пионера, девиз следопыта». Про пионера и следопыта у Берггольц, само собой, не было ни слова. Все с годами оказалось переврано и как раз забыто.
Мы как-то уже привыкли к мемуарной и дневниковой прозе тех, кто все понимал, кто сразу не любил советскую власть, презирал коммунистов. А Берггольц сама была коммунисткой. «Первая барабанщица эпохи, и по ней же всей тяжестью своей эта железная эпоха», — едко, но точно написал о Берггольц Федор Абрамов. Ее первое опубликованное в петроградской газете «Красный ткач» стихотворение называлось «Ленин», в то время она была еще девочкой со светлыми косичками, но уже тогда ее заметил Корней Чуковский и предсказал ей большое литературное будущее. Ее первым мужем стал поэт Борис Корнилов. После его расстрела в 1938-м в песнях на его слова стали писать «слова народные». Но к тому времени Берггольц была уже женой Николая Молчанова; он погиб позже, в блокаду. В том же 1938-м она была арестована как «участница троцкистско-зиновьевской организации», провела в тюрьме полгода и потеряла там третьего, и последнего, ребенка. «Двух детей схоронила / Я на воле сама / Третью дочь погубила / До рожденья — тюрьма». Она была освобождена за недоказанностью состава преступления. И сразу же после выхода из тюрьмы потребовала восстановить ее кандидатом в члены ВКП(б)! Это не было лицемерием, это было отчаянной надеждой — вдруг все-таки получится? Но уже в марте 1941-го она записала: «У меня отнято все, отнято самое драгоценное: доверие к Советской власти — больше, даже к идее ее…»
От полной и последней раздавленности ее парадоксальным образом спасла война, блокада. Берггольц помогла Анне Ахматовой уехать из Ленинграда, а сама осталась и впервые стала по-настоящему нужной людям. В блокадные дни она постоянно выступала по радио, и ее голос многим помогал выжить буквально. «И вот вчера — я лежу, ослабшая, дряблая, кровать моя от артстрельбы трясется, — цитирует Берггольц в дневнике один из многочисленных блокадных отзывов, — я лежу под тряпками, а снаряды где-то рядом, и кровать трясется, так ужасно, темно, и вдруг опять — слышу ваше выступление и стихи… И чувствую, что есть жизнь». «Ленинградскую поэму», вышедшую в свет сразу после снятия блокады, в городе покупали за хлеб, 200-300 граммов — «выше этой цены для меня нет и не будет». А потом, чудом попав в марте 1942-го в Москву, Берггольц узнала, что здесь о смертельном голоде не знают и посылки в умирающий город не пускают по приказу Жданова. В 1949 г. Берггольц едва не попала под колесо ленинградского дела, в 1951-м ее новая книга стихов открывалась стихотворениями о Сталине, в 1952-м она лечилась от алкогольной зависимости…
Невыносимая, истовая, беспомощная жизнь, о смысле которой не нам судить. Но читая ее дневник, опубликованные здесь же письма, следственное дело, впервые извлеченное из архива лишь в 2009 г., и наброски к документальной книге «Дневные звезды», хочется согласиться с ее пониманием собственного пути: «Я здесь, чтобы свидетельствовать». Перед нами не размышления об истории, не переживания по ее поводу, перед нами она сама, наша недавняя история, голая, неприкрашенная. Жуткое зрелище, надо сказать.
Майя Кучерская
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2010/06/03/236291
