Что делает экранизации братьев Стругацких настолько актуальными
Лучшие фильмы о том, что сделать ничего нельзя, но все равно — что-то же делать нужно, сняты по романам Аркадия и Бориса Стругацких. Стругацкие — самые несоветские советские, прогрессоры, разочаровавшиеся в идее прогрессорства, фантасты, рассказавшие о советском и постсоветском мире больше, чем этот мир способен был воспринять. Их повести и романы — водовороты идей, надежд и разочарований середины ХХ века. К 90-летию Бориса Стругацкого Ксения Рождественская рассказывает о том, как случилось, что лучшие экранизации Стругацких рассказывают о тех, кто думает, надеется и разочаровывается сегодня.
«Сталкер» Тарковского, «Трудно быть богом» Германа, «Я тоже хочу» Балабанова — если нужно что-то узнать о человеке рубежа веков, то вот он, этот человек. Идет в Зону, боясь собственных желаний. Смотрит на окружающее его Средневековье, боясь собственных желаний. Оказывается членом Европейской киноакадемии, боясь собственных желаний.
Почему именно Стругацким так повезло с экранизациями? Что такого они рассказали о человеке и его желаниях? Простенькие «Чародеи» (1982) Константина Бромберга («недурной мюзикл», по определению Бориса Стругацкого, к которому он в конце концов «попривык») — то, что называется «хорошее зрительское кино»: отличные актеры, новогодняя суета, три белых коня, эх, три белых коня — это сказка о желаниях и о том, как обидно и тошно над ними работать. Или «Отель „У погибшего альпиниста"» (1979) Григория Кроманова — сай-фай-хоррор о том, как сложно отличить гомо сапиенс от инопланетянина, живое существо от робота, умного человека от идиота, хорошее, нужное дело от предательства,— и в этом настоящий ужас. Что говорить о громадах «Сталкера» (1979) Тарковского или германовского «Трудно быть богом» (2013) — фильмах, которые исследуют механизмы человеческих желаний, лишая зрителя даже намека на надежду.
Юрий Арабов, автор сценария сокуровских «Дней затмения» (по повести «За миллиард лет до конца света»), считал Стругацких лучшими сюжетистами в русской литературе ХХ века, главными учителями сюжета — «если под сюжетом понимать не только состав событий, но и смысл их».
Дело ведь не только в том, что АБС были готовы сколько угодно раз переписывать сценарии и перепридумывать собственных героев, если этого требовал режиссер. И не только в том, что они относились к результату с удивительным благодушием (Борис Стругацкий, посмотрев бондарчуковский «Обитаемый остров», сказал, что фильм снят близко к тексту, а кадры драк и сражений очень впечатляют). Они понимали, как устроено общество: предвосхищали состав будущего, понимая его смысл. Они осознанно смешивали жанры: Аркадий Стругацкий считал, что нужно «не бояться легкой сентиментальности в одном месте, грубого авантюризма в другом, небольшого философствования в третьем, любовного бесстыдства в четвертом и т. д. Такая смесь жанров должна придать вещи еще больший привкус необычайного. А разве необычайное — не наша основная тема?» Они знали, что «настоящая фантастика — это ЧУДО—ТАЙНА—ДОСТОВЕРНОСТЬ» (здесь и далее цитируется по книге Бориса Стругацкого «Комментарии к пройденному»).
Настоящее кино — это тоже чудо, тайна и достоверность. В лучших книгах Стругацких есть повод для чуда и тайны: тишина, лакуны, гигантские стертые пространства, на которых любой читатель — и любой режиссер — может написать что хочет, выбрать свой вариант достоверности. Можно превратить боевик в экзистенциальную драму, сатирическую сказку — в мюзикл, оставить хоррор — хоррором.
Их книги действовали тем сильнее, чем меньше в них было объяснений. Фильмы по их романам устроены точно так же. Не зря БНС писал, что Тарковскому пришлась по душе их общая идея: ничего реально фантастического в кадре. «В Зоне должно быть как можно меньше „фантастики" — непрерывное ожидание чего-то сверхъестественного, максимальное напряжение, вызываемое этим ожиданием, и — ничего. Зелень, ветер, вода...»
Это ожидание сверхъестественного, постоянная к нему готовность — лейтмотив советского существования, балансирующего между утопией и антиутопией. Идея светлого будущего оправдывает тошноту, подступающую при виде настоящего. Хотя, возможно, это лейтмотив человеческого существования вообще.
Для Тарковского, по его собственному определению, работа над «Сталкером» (как и над «Солярисом» по Лему) была возможностью «легально коснуться трансцендентного». Его Сталкер — юродивый, а не мелкий фарцовщик. Проводник, а не герой. Кажется абсолютно логичным, что перед тем, как приступить к съемкам «Сталкера», режиссер думал над экранизацией «Идиота» Достоевского или «Смерти Ивана Ильича» Толстого. Если первые версии экранизации «Пикника на обочине» были боевиком, то чем дальше, тем меньше развлекательного оставалось в этом сюжете. Даже «петля времени», которая Тарковскому очень нравилась — по ней бесконечно двигалась военная экспедиция,— оказалась лишней. «Фильм делался так, чтобы у зрителя было ощущение, что все происходит сегодня, что Зона рядом с нами»,— вспоминал Борис Стругацкий.
Тарковский использовал мир «Пикника на обочине», его чудо и тайну, полностью изменив его достоверность. Так же поступил Сокуров с повестью «За миллиард лет до конца света».
В этой повести герои вступают в борьбу (или быстро от нее отказываются) с Гомеостатическим Мирозданием: задача реальности — удержать мир в равновесии, не дать ученым совершить некие открытия, способные это равновесие пошатнуть.
Когда Стругацкие писали «За миллиард лет до конца света», под Гомеостатическим Мирозданием они подразумевали «компетентные органы» — «тупую, слепую, напористую силу, не знающую ни чести, ни благородства, ни милосердия, умеющую только одно — достигать поставленных целей,— любыми средствами, но зато всегда и без каких-либо осечек». Кто-то из читателей считал, что речь в повести идет об изобретении ядерного оружия и Гомеостатическое Мироздание просто стремится не допустить конца света, поэтому и борется с учеными самыми абсурдными средствами. Кто-то воспринимал «За миллиард лет до конца света» как историю любого гения, которого от его работы может отвлечь что угодно: лосось в собственном соку, мальчик, лифчик. Что это за сила, которую невозможно победить,— энтропия, косность, «застой»?
Сокуров и его сценарист Юрий Арабов показывают не саму силу, но ее космический масштаб. Мир, противостоящий их герою, начал распадаться давно и стремится не к равновесию, а к полному хаосу. Сокуров в «Днях затмения» снимает отчасти мир собственного отрочества, прошедшего в Туркмении, в Красноводске. Мир, в котором жарко, мир, в котором город — всего лишь игрушка, советские колоссы — обломки древней цивилизации, а человек — лишь неубедительный макет чего-то большего.
Над «веселым, чисто приключенческим, мушкетерским», по определению Бориса Стругацкого, романом «Трудно быть богом», братья работали в тот самый момент, когда заканчивалась оттепель и становилось понятно: «Не надо надежд на светлое будущее. <...> И если для нас коммунизм — это мир свободы и творчества, то для них коммунизм — это общество, где население немедленно и с наслаждением исполняет все предписания партии и правительства».
С момента написания первого сценария «Трудно быть богом» в 1968-м (он не пошел в производство из-за ввода войск в Чехословакию — слишком очевидны были параллели) до момента выхода эпоса Алексея Германа прошло множество исторических эпох. Герман, по выражению Петра Вайля, освобождал эту книжку «от шестидесятничества» — то есть опять же работал с достоверностью, очищая ее от ненужных надежд. Он утопил Арканар в дерьме и крови, лишил его подтекста, вытащил смерть на поверхность.
Балабановская заснеженная сказка «Я тоже хочу» (2012), своеобразный парафраз «Пикника на обочине», показала Зону как последнее прибежище всех, кто еще способен желать. «Счастья для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным»; проще: пусть никто не уйдет.
Понять — значит упростить, утверждали Стругацкие. Они мало что объясняли, но все равно было понятно (упрощенно): чудо — это противостояние хаосу, тайна — это каким образом все цивилизации снова и снова обращаются в хаос, пожирают самих себя, еще большее чудо — почему все это продолжается и новые люди вновь вступают в борьбу с энтропией.
Как, каким образом с ней бороться, что делать? Внедряться? Прогрессорствовать? Уповать на богов? Все рушится, техника подводит, цензура, наоборот, оказывается на высоте, актеры стареют, а некоторые и вообще умирают, пленка оказывается бракованной, сценарии — один другого хуже, серость торжествует, зло неистребимо, одних режут прямо на улице, другие сидят по домам и покорно ждут своей очереди, я бы прямо спрашивал: грамотный? На кол тебя! Стишки пишешь? На кол! — Уничтожить — это у вас запросто... Но все равно единственный выход — делать свою работу, твердо понимая, «что ни ты, ни я, никто из нас реально ощутимых плодов своей работы не увидим».
Источник
